Информационное агентство "НЕТДА"
"СОХРАНИТЬ РОССИЮ"

Издатель сайта приносит глубокую благодарность Благотворительному фонду "ЭНЦИКЛОПЕДИЯ СЕРАФИМА САРОВСКОГО",
и издательству "Голос-Пресс" предоставившим текст настоящей публикации



Преподобный
Серафим Саровский

ЗЕМЛИ РОССИЙСКОЙ УКРАШЕНИЕ

Максимилиан Волошин


СВЯТОЙ СЕРАФИМ

Поэма

Пролог


"...Когда я говорю о БОГЕ, -

слова, как львы ослепшие,

что ищут источника в пустыне..."



У ступеней БОЖЬЕГО ПРЕСТОЛА

Волнами гудящих ореолов

Бьет ключом клокочущая бездна...

На закатах солнц в земных пустынях

Так кипят рубиновые ветры

Устремленных к Солнцу облаков.


А когда стихают ураганы

Песнопений Ангельских и хоров,

То со дна миров, из преисподней

Слышен еле различимый голос

К небесам взывающей Земли:


- Тайна тайн непостижимая,

Глубь глубин необозримая,

Высота невосходимая,

Радость радости земной!

Торжество непобедимое,

Ангельски дориносимая

Над родимою Землей,

Купина неопалимая!


Херувимов всех честнейшая

Без сравнения славнейшая

Огнезрачных Серафим!

Очистилище чистейшее!

Госпожа Всенепорочная,

Без истленья Бога родшая

Незакатная Звезда,

Радуйся, о Благодатная!

Ты молитвы влага росная,

Живоносная вода!

Ангелами охраняемый

Цвет Земли неувядаемый,

Персть, сияньем растворенная,

Глина, Девством прокаленная,

Плоть, рожденная сиять,

Тварь, до БОГА вознесенная,

Диском Солнца облеченная,

На серпе Луны взнесенная

Приснодевственная Мать!


Ты - Покров природы тварной,

Свет во мраке, Пламень зарный

Путеводного столба!

В грозный час, когда над нами -

Над забытыми гробами

Протрубит труба,

В час Великий, в час Возмездья,

В горький Час, когда Созвездья

С неба упадут,

И Земля между мирами,

Извергаясь пламенами,

Предстанет на Суд,

В час, когда вся плоть проснется,

Чрево смерти содрогнется,

Солнце мраком обернется,

И, как книга, развернется

Небо надвое,

И разверзнется пучина,

И раздастся голос СЫНА:

- "О, племя упрямое!

Я стучал - вы не открыли,

Жаждал - вы не напоили,

Я алкал - не накормили,

Я был наг - вы не одели..."


И тогда ответишь Ты:

- "Я одела, Я кормила,

Чресла Богу растворила,

Плотью нищий Дух покрыла,

СОЛНЦЕ МИРА приютила

В чреве темноты".


В час последний,

В тьме кромешной,

Над Своей Землею грешной

Ты расстелишь плат -

Надо всеми, кто ошую,

Кто во славе - одесную

АГНЦУ предстоят.


Чтоб не сгинул ни единый

Ком пронзенной Духом глины,

Без изъятья - навсегда.

И удержишь Руку СЫНА

От последнего проклятья

Безвозвратного суда.

Со ступеней БОЖЬЕГО ПРЕСТОЛА

Смотрит вниз, на Землю, Богоматерь.

Под ногами серп горит алмазный,

А пред Нею - кольчатая бездна

Девяти Небесных Иерархия:

Ангелы, Архангелы, Архаи,

Власти и Начала, и Господства,

Троны, Херувимы, Серафимы...

Дышит бездна,

Разжимаясь и сжимаясь,

Поглощая свет и отдавая.

И дыханье бездны:

"Аллилуйя!

Аллилуйя!

Слава ТЕБЕ, БОЖЕ!"

И вокруг ГОСПОДНЕГО Подножья

В самом Сердце Вечности и Славы

Чище всех и ближе всех к Престолу -

Пламенные вихри Серафимов

Веют вечной вьюгою любви.


И в плаще клубящихся сияний,

Звездных бурь и ураганов Солнц,

В пламенах гудящих шестикрылий,

Весь пронизан зреньем, и очами

Весь покрыт извне и изнутри,

Предстоит пред Девою Пречистой

Серафим.

И Серафиму Дева

Молвит:

"Мой любимиче! Погасни

В человеках. Воплотись. Сожги

Плоть Земли сжигающей Любовью!

Быть рожденным, значит быть извечно

Названным по имени Творцом.

Я - Мария, Матерь и Матерья,

Память мира, Целокупность твари,

Я - Сокровищница всех имен,

Из Меня возник и вновь в Меня вернется

Земный мир, пылающий страданьем,

Я - Мария, Роза всех молитв.

Мой любимиче! Молю тебя - умри

Жизнью человеческой, а Я пребуду

Каждый час с тобою в преисподней".

И взметнув палящей вьюгой крыльев,

И сверля кометным вихрем небо,

Серафим низринулся на землю.


3 декабря 1919



1-я глава

Каждый сам находит пред рожденьем

Для себя родителей. Избравши

Женщину и мужа, зажигает

В их сердцах желанье и толкает

Их друг к другу. То, что люди

Называют страстью и любовью,

Есть желанье третьего родиться.

Потому любовь земная - бремя

Темное. Она безлика

И всегда во всех себе подобна.

И любовники в любви невинны:

Нету душам в мир иного входа,

Как сквозь чрево матери. Ключарь же

Сам не знает, для кого темницу

Юдоли земной он отпирает.

Вечный дух, сливающийся с плотью,

Сразу гаснет, слепнет и впадает

В темное беспамятство. Отныне

Должен видеть он очами плоти,

Помнить - записями вещества.

Потому входящий в жизнь вначале

Пробегает весь разбег творенья:

В чреве матери он повторяет пляску

Древних солнц в туманных звездовертях.

Застывая в черный ком земли,

Распускается животной, дремной жизнью

Незапамятного прошлого, покамест

Все кипенье страстных руд и лав

Не сжимается в тугой и тесный узел

Слабого младенческого тела.

И, прорвав покровы чревных уз,

С раздирающим, бессильным криком

Падает на дно вселенных - землю.


Богородица Сама для Серафима

Избрала чету

И час рожденья:

Сидора с Агафьей Мошниных,

В граде Курске,

В месяце июле,

Девятнадцатого дня,

За шесть лет до смерти

Государыни Елисаветы,

Дочери Петра Великого.


Сын рожденный наречен был Прохор.

Дремной жизнью жил младенец Прохор.

Дивные виденья озаряли

Детский сон. В душе звучали хоры

Ангельских далеких песнопений.

Жития подвижников пленяли

Детский дух преодоленьем плоти,

И о чудесах повествованья

Были милы, как напоминанья

Об утраченном, живом законе жизни.


Лет семи с верхушки колокольни

Оступился он. Но чьи-то крылья

Взвились рядом. Чьи-то руки

Поддержали в воздухе, и невредимым

На землю поставили.

Мать шептала про себя:

- "Что убо будет

Отроча сие?" - И, прозревая

Дивные предназначенья, сына

К жизненным делам не понуждала.

Прохор же читал святые книги,

В церкви служб не пропускал, и в храме

Чувствовал себя, как в доме отчем.


Вырос Прохор юношей и стал

Круглолицым, русым и румяным,

Статным русским молодцем.

Славянство

Плоть имеет детскую - не тронутую тленьем,

Чистую от записей страстей,

И, как воск, готовую принять

Пламя Духа и сгореть лучистым,

Ярым светочем пред темною иконой.


Стало Прохора тянуть в пустыню,

Прочь от суеты, в лесные скиты,

К подвигам, к молчанью и к молитвам.


Девятнадцать лет имел он от рожденья

Дух Небесный врос в земное тело,

Земный узел был затянут туго,

Духу наступило время снова

Расплести завязанное...



II-я глава

Богородица Сама избрала место

На Руси меж Сатисом и Саровкой

Для подвижничества Серафима.

Выгиб гор повит от века бором,

Дремный лес пропах смолой и зверем,

Жили по рекам бобры и выдры,

Лось, медведи, рыси да куницы.

Место то незнаемо от человека.

Сотни лет безлюдья и пустыни,

Сотни лет молитвы и молчанья.

Разверзалось небо над лесами,

Звезды и планеты колдовали,

И струились пламенные токи,

И пронизаны неизреченным светом

Цепенели воды и деревья.

Раз пришел на гору юный инок.

Много лет провел один в молитвах.

И срубил из сосен церковь

В честь Пречистой Девы Живоносных Вод.

Основал обитель. Был над ней игумен.

В старости замучен был в темнице

Грешною императрицей Анной.

Так возник в лесах дремучих Сарув.


Поздней осенью замерзшими полями

Прохор шел в обитель. Было ясно.

Изморозь березовые рясна

Убирала к утру хрусталями.

В Саров он пришел в канун Введенья.

Слушал в церкви всенощное бденье,

Восторгаясь пенью и усердью

Иноков в молитве.


Прохор послушанье нес в столярне.

Сладок подвиг плотничьей работы,

Ибо плоть древесная - безгрешна,

И, не зная боли, радуется

Взмаху топора и ласке струга,

Как земля - сохе, как хворост - искре.

Плоть сосны благоухает солнцем,

Телом девичьим нежна береза,

Вяз и дуб крепки и мускулисты,

Липа - женственна, а клен - что отрок.

Больше всех других дерев любил он

Кипарис душистый, с костью схожий.

Резал крестики для богомольцев,

Все же время - ни за отдыхом, ни за работой

Умственной не прекращал молитвы.

Стала жизнь его одною непрерывной,

Ни на миг не прекращаемой молитвой:

"ГОСПОДИ ИИСУСЕ, СЫНЕ БОЖИЙ,

ГОСПОДИ, мя грешного помилуй!"

Ею он звучал до самых недр,

Каждою частицей плоти, как звучит

Колокол всей толщей гулкой меди.

И, как благовест, тяжелыми волнами

В нем росло и ширилось сознанье

Плоти мира - грешной и единой.

Как ни туго вяжет плоть земная,

Как ни крепко выведены своды

И распоры тела, но какой темнице

Удержать верховный омут света,

Ураган молитв и вихри славословий?


Тело Прохора не вынесло напора Духа.

Прохор слег в постель. Три года

Болен был. И саровские старцы

От одра его не отходили.

Иноки служили литургии

И справляли всенощные бденья,

Чтобы вымолить его у смерти.

А когда больного причастили,

У одра явилась Богоматерь,

Протянула руку и сказала:

- "Сей есть рода Нашего. Но рано

Землю покидать ему". Коснулась

Правого бедра. Раскрылась рана,

Вытекла вода и исцелился Прохор.


Выздравев, был Прохор посылаем

По Руси за сбором подаянья.

Он ходил по городам, по селам,

По глухим проселочным дорогам,

По лесным тропам, по мшистым логам,

Голым пашням, пажитям веселым.

С нежной лаской лыковые лапти

Попирали и благословляли

Землю темную, страдальную, святую.


Так минули годы послушанья.

Возвратившись в монастырь, он вскоре

Удостоен был монашеского сана.

Старец же Пахомий, прозревая

Прохора Божественную тайну,

Повеле, чтоб в иноческом чине

Он именовался Серафимом,

Что означает "Пламенный".



III-я глава

Служба утром шла в Страстной Четверг.

Серафим-иеродьякон служит Литургию.

Воздух в церкви полон

Вещим трепетом незримых крыльев,

Молнийные юноши сверкают

В златотканных белых облаченьях,

И звенит, сливаясь с песнопеньем,

Тонкий звон хрустальных голосов.


Говорит священник тайную молитву:

"Сотвори со входом нашим входу

Ангелов сослужащих нам быти!"

Вспыхнул храм неизреченным блеском.

В окруженьи Света, Сил и Славы,

Точно в золотистом пчельном рое,

С западных цесковных врат к амвону


СЫН ГОСПОДНИЙ в лике человечьем

С ним идет по воздуху. Вошел

В образ Свой. И все иконы церкви

Просветились и обстали службу

Сонмами Святых. Преображенье

Было зримо только Серафиму.

Онемел язык и замер дух.

Под руки ввели его в алтарь,

Три часа стоял он без движенья,

Только лик - то светом разгорался,

То бледнел, как снег.



IV-я глава

ТВАРЬ

Не из ненависти к миру инок

Удаляется в пустыню: русла

И пути ему видней отсюда,

Здесь он постигает различенье

Всех вещей на доброе и злое,

На порок, цветенье и распад.

Мир в пустыне виден по-иному,

За мирским виднее мировое,

Мудрость в нем рождается иная,

Он отныне весь иной, он - Инок.


Серафим из монастырской кельи

Жить ушел в пустыню со зверями,

Сам себе в лесу избу построил

На речном обрыве возле бора,

Огород вскопал, поставил улья

(Пчелки в улье то же, что черницы),

Мох сбирал, дрова рубил, молился

По пустынножительскому чину.


Раз в неделю он ходил за хлебом,

И, питаясь крохами, делился

Со зверьми и птицами лесными.

В полночь звери к келье собирались:

Зайцы, волки, лисы да куницы,

Прилетали вороны и дятлы,

Приползали ящерицы, змеи -

Принимали хлеб от Серафима.

Тишину и строгость любят звери,

Сердцем чтут молитву и молчанье.

Раз пришла монахиня и видит:

Серафим сидит на пне и кормит

Сухарями серого медведя.

Онемела и ступить не смеет.

Серафим же говорит: "Не бойся,-

Покорми его сама".- "Да страшно:

Руку он отъест".- "Ты только веруй -

Он тебя не тронет... Что ты, Миша,

Сирот моих пугаешь-то? Не видишь:

Гостью-то попотчевать нам нечем?

Принеси нам утешеньица".


Час спустя медведь вернулся к келье:

Подал старцу осторожно в пасти

Пчельный сот, завернутый в листы.

Ахнула монахиня. А старец:

"Лев служил Герасиму в пустыне,

А медведь вот Серафиму служит...

Радуйся! Чего нам унывать,

Коли нам лесные звери служат?

Не для зверя, а для человека

БОГ сходил на землю. Зверь же раньше

Человека в НЕМ ХРИСТА узнал.

Бык с ослом у яслей Вифлеемских

До волхвов МЛАДЕНЦУ поклонились.

Не рабом, а братом человеку

Создан зверь. Он приклонился долу,

Дабы людям дать подняться к БОГУ!

Зверь живет в сознанье омраченном,

Дабы человек мог видеть ясно.

Зверь на нас взирает с упованьем,

Как на Божиих сынов. И звери

Веруют и жаждут воскресенья...

Покорилась тварь не добровольно,

Но по воле покорившего, в надежде

Обрести через него свободу.

Тварь стенает, мучится и ищет

У сынов Господних откровенья,

Со смиреньем кротким принимая

Весь устав жестокий человека.

Человек над тварями поставлен

И за них ответит перед БОГОМ:

Велика вина его пред зверем,

Пред домашней тварью особливо".



V-я глава

Келья инока есть огненная пещь,

В коей тело заживо сгорает.

И пустынножительство избравший

Трудится не о своем спасеньи:

Инок удаляется в пустыню

Не бежать греха, но грех приняв

На себя, собой его очистить;

Не уйти от мира, но бороться

За него лицом к лицу с врагом.

Не замкнуться, но гореть молитвой

Обо всяком зле, о всякой твари,

О зверях, о людях и о бесах.

Ибо бесы паче всякой твари

Милосердьем голодны, и негде

Им его искать, как в человеке.

Бес рожден от плоти человечьей:

Как сердца цветут молитвой в храме,

Как земля цветет весной цветами,

Так же в мире есть цветенье смерти:

Труп цветет гниеньем и червями,

А душа, захваченная тленьем,-

Бесами - затем, что дьявол - дух

Разрушенья, тленья и распада.

Человек, пока подвластен миру,

И законам смерти и гниенья,

Сам не знает, что есть искушенье.

Но лишь только он засветит пламя

Внутренней молитвы - тотчас бесы,

Извергаемые прочь, стремятся

Погасить лампаду и вернуться

В смрадные, насиженные гнезда.

Грешник ходит - и не слышно беса,

Вслед же иноку они клубятся стаей,

Потому что монастырь, что крепость

Осаждаем бесами всечасно!

Бес уныния приходит в полдень

И рождает беспокойство духа,

Скуку, отвращение, зевоту,

Голод и желанье празднословить.

Гонит прочь из кельи, точно хворост

Ветрами носимый, иль внушает:

То почистить, это переставить,

Ум бесплодным делая и праздным.

Бес вечерний сердце жмет и тянет

Горестной, сладимою истомой,

Расстилается воспоминаньем,

Соблазняет суетою неизжитой.

Бес полунощный наводит страхи,

Из могил выходит мертвецами,

Шевелится за стеной, стучится в окна,

Мечет вещи, щелкает столами,

На ухо кричит, колотит в двери,

Чтоб отвлечь сознанье от молитвы.

Бес же утренний туманит мысли

Теплым телом, манит любострастьем,

Застилает мутным сном иконы,

Путает слова и счет в молитвах.


Хитры и проникновенны бесы.

Но в обителях со вражьей силой

Братья борются, как с голубями,

А пустынники - те, как со львами

Или леопардами в пустыне.

Ибо к тем, кто трудится в пустыне,

Дьявол сам с упорством приступает.

Соблазнивши человека, Сатана

Исказил гниением и смертью

Божий мир

И, земною плотью

Сам себя связав,

Он должен

Вместе с ней спастись или погибнуть.

Посулил:

"Вы станете, как боги".

Дондеж слово это не свершится,

Он - невольник соблазненной твари.

Каждый день он всю обходит землю,

Всюду рыщет,

Ищет неустанно

Тех, кто плоть собой преодолели,

И найдя такого, испытует,

И вступает с ним в единоборство.

Дабы

Быть им побежденным,

Дабы

Семя Евы жало змия стерло.



VI-я глава

Серафим лицом к лицу боролся

С дьяволом и с бесами. Нельзя

Ангелу в лицо взглянуть от блеска,

Так же нестерпимо видеть бесов.

Ибо бесы - гнусны. Все, что скрыто

Человеку в собственной природе

Темного, растленного и злого,

Явлено ему воочью в бесе:

Сам себе он в бесьем лике гнусен.

Серафим, приняв всю тягу плоти,

Чрез нее был искушаем бесом.

Русский бес паскудлив и озорист,

Но ребячлив, прост и неразумен.

Ибо плоть славянская незрела

И не знает всех глубин гниенья.

Бес сперва хотел его отвадить

От молитв посредством "страхований".

Выл зверьми вокруг пустынной кельи,

Лез в окно ощеренным медведем,

В дверь швырял тяжелым корневищем,

То вздымал его высоко в воздух

И с размаха ударял о землю.

Эти искушения подобны

Паутине. Дунь и нет ее.

Перекрестишься, - и наважденья

Сразу кончатся.

Но вскоре дьявол

Приступил к святому самолично.

Тысячу ночей и столько ж дней

Серафим лицом к лицу боролся

С дьяволом - коленопреклоненный

На гранитном камне среди леса,

Лишь одно оружие имея

Против сил нечистого - молитву:

"Боже

Буди милостив ко мне

Грешному!"

И сей молитвой

Поборол его;

Отошел до срока

Сатана

И стал пытаться старца

Из пустыни выжить по-иному:

То придут просить его принять

Настоятельство

В обители далекой,

То внушит разбойникам,

Что старец

Укрывает в келье много денег.

Три разбойника его однажды

До смерти избили.

Еле жив приполз в обитель старец.

Но, восстав с одра,

Опять вернулся

В лес,

В пустыню,

К прерванным молитвам.


Он сосредоточился на новом

Подвиге:

На подвиге молчанья.

Угасил в себе все чувства

И все мысли,

Кроме мыслей, обращенных к Богу.

К посетителям не выходил.

Пред встречным падал ниц

И не вставал,

Пока тот не проходил.

В обитель

Не являлся даже в день воскресный.

Совершенное безмолвие есть крест,

На котором должен человек

Со страстьми

И с похотьми распяться.

Таинство есть будущего века.

Раз бродил в лесу

Захожий инок

И набрел на келью Серафима.

Слышит - вихрь кругом гудит,

И видит -

келья потрясается

И ходит

ходуном.

А заглянул в оконце:

В воздухе,

Аршина два от пола,

Старец молится коленопреклоненный.

Ужаснулся инок

Этой тихой

И сосредоточенной молитве.

Рассказал в монастыре монахам.

Дьявол же пустил в умах соблазн:

Как, мол, старец там живет в пустыне,

В праздники в обитель не приходит

И Святых Даров не принимает?

Собирались старшие монахи,

Рассмотрели, обсудили и решили,

Чтоб ему в обитель возвратиться.

Старец молча выслушал и следом

Посланному в монастырь вернулся.

Он пятнадцать лет провел в пустыне

И теперь молчальничества

Не нарушил.

А замкнулся снова, усугубив

Прежний подвиг подвигом затвора.

Вместо сосен -

Каменные стены.

Вместо неба -

Закоптелый полог,

Вместо синего, студеного простора -

Людный монастырь и келья с гробом.

Раньше он уста замкнул,

А ныне

Скрыл лицо от человечьих взоров.

Пищу приносившего встречал он

Молча

И коленопреклоненный

Темной тканью голову покрыв.

Он в себя весь мир земной

С грехами,

С бесами,

Зверьми

И с человеком

В подвиге молчальничества принял.

А теперь, стерев лицо,

Он вспомнил

Самого себя

И свой небесный облик.

Прояснилось зеркало, и стал он

До конца прозрачен

Всею плотью.

Дивное творилось в тесной келье:

Разверзались ангельские бездны,

Небо

Светами и славами кипело...

Серафим

Из преисподней бездны

Пламенем молитв

Святил слепую землю.


Сотни свеч горели в малой келье

За живых, за мертых, за неживших.

Ураган ли к Сарову подходит,

Громоздя по лесу буреломы,

Он возжет свечу,

Помолится,

И буря

Сразу стихнет.

Он за души грешных

Состязался с дьяволом:

Однажды

Умерла монахиня.

Он видел

Как душа по мытарствам водилась,

Истязуема была,

Судима,

И осуждена.


В когтях у сатаны

Видел он потерянную душу.

Трое суток

Умолял он Богоматерь -

Вымолил и выплакал прощенье.

Чистой голубицей

Из когтей бесовских

Вырвалась душа,

И не стерпев потери,

Сатана на старца ополчился,

Поразил его ударом в спину.

"Если б не Христос

Да Богоматерь" -

Старец говорил -

"Никто бы

Исцелить меня не мог...

Но уж стоять,-

До конца стоять

В борьбе с нечистым".


Так

Еще пятнадцать лет в затворе

Он провел,

Уставы естества

Силою молитвы побеждая.

И еще семь лет

Ему осталось жизни

На земле.

И приказала Богоматерь

Быть ему с людьми

В людских делах.


И когда он вышел из затвора,

То увидели, что лик его

Стал сгущенным светом, все же тело -

Что клубок лучей,

Обращенных внутрь.

В небе ближе всех он был у БОГА.

Здесь же стал убогим Серафимом.

Был на небе он покрыт очами,

А теперь его покрыли раны.

Ибо раны - очи, боль - есть зренье

Человеческой ослепшей плоти.

И над поясницей развернулось

Шестикрылье огненное, оку

Невидимое. И стал согбенен

Серафим под тягой страшной крыльев,

И ходил он, опираясь на топорик.


А затем, чтоб пламенным порывом

От земли не унестись, с тех пор

На плече носил мешок с камнями

И землей, а сверху клал

Самую большую тягу,

Приковавшую его к земле:

Евангелье ХРИСТОВО. А так как крылья

Не давали ему ни сесть, ни лечь - он спал,

Став на колени, лицом к земле,

На локти опираясь,

Голову держа в руках.



VII-я глава

Так, очищенный страданьем, прозорливый,

Растворил он людям двери кельи

И отверз уста свои, уча.


Хлынула вся Русь к его порогу.

В тесной келье, залитой огнями,

Белый старец в белом балахоне

Весь молитвами, как пламенем, овеян,

Сам горел пылающей свечой.


Приходили ежеден толпами

Праведники, грешники, страдальцы,

Мужики, чиновники, дворяне,

Нищие, калеки и больные,

И несли ему на исцеленье

Плоть гниющую

И омертвелый дух.

Приводили ребятишек бабы,

Землю, где ступал он, целовали,

Лаяли и кликали кликуши,

В бесноватом бес в испуге бился

И кричал неистово: "Сожжет!"

Серафим встречал пришедших с лаской,

Радостный, сияющий и тихий,

Кланялся иным земным поклоном,

Руки целовал иным смиренно,

Всех приветствовал "ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!"

Говорил: "Уныние бывает

От усталости. Не грех веселость.

Весел дух перед лицом ТВОРЦА!

Надо скорбь одолевать, нет дороги унывать.

Иисус - все победил, смертью смерть ХРИСТОС убил,

Еву ОН преобразил, а Адама воскресил!"


Говорил, встречая темный народ:

- "Ох, беда-то какая ко мне идет...

Люди с людьми-то что делают...

Что слез-то пролито, что скорби тут!"


Матери, которой сын резвился

Средь лампад, стоявших пред иконой:

"С малюткой Ангел БОЖИЙ играет, матушка,

Дитя в беспечных играх

Как можно останавливать!"


О свечах горящих говорил он:

"Телом человек свече подобен.

Как она, он пламенем сгорает.

Вера - воск. Светильник есть надежда.

Огнь - любовь. Будь ГОСПОДУ свечой!

Если кто ко мне имеет веру,

За того горит перед иконой

У меня свеча. Потухнет - преклоняю

За него колени, ибо знаю,

Что он впал сегодня в смертный грех.

Как не может воск не разогретый

Оттиск дать печати, так и души,

Не смягченные грехами и страданьем

Не воспримут БОЖИЮ печать".


Говорил монаху:

"Жизнь монаха

Есть смертельный бой

С собой и миром.

На войну не ходят без оружья,

В монастырь не ходят без молитвы.

Послушанье, кротость и терпенье -

Вот нам истинная власяница.

Если кто нас оскорбляет,

Мы же с радостью обиды переносим,

Вот нам подвиг,

Вот вериги нам.

Пост не только в изнуреньи плоти,

Но чтоб брату, алчущему хлеба,

Дать кусок, который хочешь съесть".


Говорил игумену:

"Ты пастырь:

Не дерзай напрасно беспокоить

Путников, идущих в вечность.

Ибо

Слово - сильно,

Посох твой - как бич!"

Девушку, просватанную замуж,

Уговаривал:

"Останься с нами,

Радость моя,

Твой жених Христос".


Говорил желавшему постричься:

"Воздержись,

Ты должен ожениться.

Ныне вечером твоя невеста

Будет здесь.

Иди ее встречать".


Прибежал однажды утром в Саров

Мужичонко

В зипуне, без шапки,

Спрашивал у встречных, у монахов:

"Батюшко, ты что ли Серафим?"

Привели его. Он бухнул в ноги,

Говорит: "Украли лошадь,

Нищий я.

Семья... Кормить чем буду?..

Говорят, угадываешь ты..."

Серафим, за голову обнявши,

Приложил ее к своей и молвит:

"Огради себя молчаньем, сыне!

Поспеши в посад Борисоглебов,

Станешь подходить - сверни налево,

Да пройди задами пять домов.

Тут в стене калитка. Против входа

Прямо у колоды конь привязан.

Отвяжи и выведи. Но молча!"

Как сказал, так и случилось все.


Он входил во все дела людские,

Малые, житейские, слепые,

Говорил с душевным человеком

О мирском, с духовным - о небесном.

А таких, кому речей не надо,

Деревянным маслицем помажет,

Даст воды испить из рукавички,

Даст сухарик, напоит вином,

И с души весь слой дорожной пыли

Отряхнет и зеркало протрет,

Чтоб земные души отразили

БОЖИЙ ЛИК в глубинах темных вод.



VIII-я глава

Болен был помещик Мотовилов.

На руках был принесен он в Саров.

Старец строго вопросил больного:

"Веруете ль вы в ХРИСТА, что ОН -

БОГОЧЕЛОВЕК, а Богоматерь -

Истинно есть Приснодева?" - "Верю".

- "Веруете ли, что ГОСПОДЬ, как прежде

Исцелял, так и теперь целит?"

- "Верую".- "Так, вот, извольте видеть:

ИИСУС целил больных, снимая

С них грехи, болезни ж принимая

На СЕБЯ. И есть ОН - Прокаженный,

Всебольной, Всегрешный, Всестрадалец.

Было так, так и поныне есть.

Коли верите, то вы здоровы".

- "Как же я здоров, коль вы и слуги

Под руки поддерживаете меня?"

- "Вы совершенно здравы

Всем вашим телом. Крепче утверждайтесь

Ногами на земле. Ступайте смело.

Вот, ваше Боголюбие, как хорошо пошли!

Божья Матерь СЫНА упросила.

ЕЙ молитесь и благодарите!"


В ноябре приехал Мотовилов

Старца поблагодарить. Снежило.

День был пасмурный. Пошли по лесу.

Старец посадил его на пень,

Сам присел на корточки и молвит:

"Каждый человек есть Ангел,

Замкнутый в темницу плоти.

Если бы соизволеньем БОЖЬИМ

Мы могли увидеть душу

Ничтожнейшего из людей, такою,

Как есть она, мы были б сожжены

Ее огнем в то самое мгновенье,

Как если б были ввергнуты в жерло

Вулкана огнедышащего.

Был сотворен Адам

Не подлежащим действию стихий:

Ни огнь ожечь, ни потопить вода

Его не в силах были.

Каждой твари он ведал имена,

И понимал глаголы ГОСПОДА и Ангелов.

Был Адам в раю подобен углю

Раскаленному. И вдруг погаснув,

Плотен стал и холоден, и черен.

Но ХРИСТОС вернул ему прообраз,

ДУХ СВЯТОЙ вдохнув в учеников".

"А что сие значит, б ы т ь в ДУХЕ, батюшка?"

А Серафим, взяв за плечи:

"Теперь мы оба в ДУХЕ.

Что же ты не смотришь на меня?"

- "Не могу смотреть на вас... От лика

Точно молнии... Глаза от боли ломит".

- "Не устрашайтесь, ваше Боголюбие.

Теперь вы сами светлы, как и я.

Ибо тоже в полноте вы ДУХА БОЖЬЕГО,

Иначе вам меня таким не увидать.

Не бойтесь, смотрите прямо мне в глаза!"


Глянул - и ужас объял его: поляна

Белая и лес, крупа снежит,

А посреди поляны ярче солнца

В самом знойном блеске полуденных лучей -

Как вихрь сверкающий, клубится шестикрылье.

А в сердце СВЕТА - Лик Серафима -

Уста шевелятся, глаза глядят,

Да руки поддерживают за плечи.

"Что чувствуете, ваше Боголюбие?" - "Мир

И тишину такую, что нету слов..."

- "Се есть мир, о коем сказано:

Мой Мир даю вам! - А что еще вы чувствуете?"

- "Радость

Необычайную..." - "Се есть радость

В Духе рожденного. Жена, когда рождает,

Терпит боли. А родив,

Себя не помнит от радости.

Еще что чувствуете?" - "Теплоту..."

- "Какую ж теплоту-то, батюшка?

Ведь мы в лесу сидим. Теперь зима.

Под нами снег и снег на нас.

Какая ж теплота?" - "А вот как в бане,

Как пару поддадут..." - "А запах тоже

Такой же, как из бани?" - "Нет.

В детстве матушка, бывало, покупала

Духи в Казани в лучших магазинах,

Так даже в них благоуханья нет такого".

- "Так, ваше Боголюбие,

Я так же, как и вы, все чувствую,

Но спрашиваю, дабы убедиться, так ли

Вы все восприняли? Нет слаще

Благоухания СВЯТОГО ДУХА.


Вот вам тепло, а снег на вас не тает,

Затем, что теплота не в воздухе, а в вас.

О ней же сказано, что Царство БОЖЬЕ

Внутри нас есть. Сиянье же такое

От ДУХА, если ОН просветится сквозь плоть.

Рассказывают о пустыннике Сысое,

Что перед смертью лик его

Как месяц просиял.

Он говорит:

"Вот лик пришел пророков..."

Потом лицо сильнее заблистало:

"Вот лик апостолов..."

И стало вдвое сильней сиянье:

"Ангелы пришли за мной!"

Вдруг стал он,точно солнце:

"Вот САМ ХРИСТОС приидет!.."

И предал дух, и стал

Он весь как молния...

Вера, ваше Боголюбие, не в мудрости,

А в сих явленьях Духа.

Вот в этом состояньи

Мы оба и находимся.

Запомните сей час:

Для ради сокрушении сердца вашего

Предстательством Самой Пречистой Девы

И по смиренным просьбам Серафима

ГОСПОДЬ вас удостоил лицезренья

Великолепья Славы".

Так "Служке БОЖЬЕЙ МАТЕРИ и Серафима",

Как звал себя до смерти Мотовилов,

Был явлен подлинный небесный облик старца.



IХ-я глава

В очищенье и в преображенье плоти

Три удела емлет Богоматерь:

Иверский, Афонский и Печерский,

А теперь - Дивеевский - четвертый

Послан был устроить Серафим.

Как лампаду, в древнем срубе старец

Женский монастырь возжег с молитвой

В самом сердце северной Руси.

Ни один был камень не положен,

Ни одна молитва не свершилась,

Ни одна не принята черница

Без особого соизволенья

Старцу БОЖЬЕЙ МАТЕРИ на то.

Каждый колышек был им окрещен,

Каждый камешек был им омолен,

И Сама Небесная Царица

Собственными чистыми стопами

Всю обитель трижды обошла.

А отдельно, рядом с общим скитом,

Рядом с женской скорбною лампадой

Серафим затеплил скит девичий -

Ярый пламень восковой свечи

От сердец Марии и Елены -

Двух святых и непорочных дев.

Девочкой Мария увязалась

За сестрой-монахиней в Саров.

Было ей тринадцать лет. Крестьянка.

Тонкая, высоконькая. Волос

Золотой. Голубоглаза. Ликом

Нежная и строгая. Так низко

Над глазами повязь опускала,

Что видала лишь дорогу в Саров,

Кончики бредущих ног, а в мире -

Только лик Святого Серафима.

В девятнадцать лет отроковица

И молчальница ушла из жизни.

Серафим ей тайны о России

Открывал. Пред смертию посхимил,

Называл ее своей невестой

И начальницей небесных дев.


Во миру; была сестра Елена

Светской девушкой, любила танцы,

Болтовню и смех, и развлеченья.

Раз в пути она ждала в карете

Лошадей. Раскрыла дверцу:

Видит в небе прямо над собою -

Черный змий с пылающею пастью.

Силы нет ни крикнуть, ни позвать.

Вырвалось: "Небесная Царица, Защити!"

И сгинул змий. Воочью

Поняла она весь смрад и мерзость беса,

И решилась в монастырь уйти.

За благословеньем к Серафиму

Обратилась, а в ответ ей старец:

"И не думай, и никак нельзя.

Что ты - в монастырь? Ты выйдешь замуж".

Три зимы молила Серафима.

Он же все: "Как в тягостях-то будешь,

Лишь не будь скора, ходи потише,

Понемногу с БОГОМ и снесешь" -

Уж совсем отчаялась. Но старец

Ей пока дозволил поселиться

В общине Дивеевской. И снова:

"Ну, теперь пора и обручиться

С женишком".- "Я замуж не могу..."

- "Все еще не понимаешь, радость?

Ты пойди к начальнице-то вашей,

Ксении Михайловне, скажи ей,

Что тебе убогий Серафим

С женихом велит, мол, обручиться,

В черненькую ряску обрядиться -

Вот ведь замуж за КОГО идти!

Вижу весь твой путь боголюбивый:

Здесь тебе и жить, и умереть.

Будь всегда в молитве и в молчаньи.

Спросят что - ответь. Заговорят - уйди".


Слишком быстрою была Елена:

Вся - порыв, вся - пламень, вся - стремленье,

Потому пред ней и обнажалась

Нежить гнусная и бесья суета.


Серафим же говорил: "Не бойся,

Львом быть трудно - будь себе голубкой,

Я ж за всех за вас пребуду львом".

Раз, призвавши, он сказал Елене:

"Дать хочу тебе я послушанье:

Болен братец твой, а он мне нужен

Для обители. Умри за брата".

Преклонясь, ответила: "Благословите,

Батюшка!" И вдруг смутилась: "Смерти

Я боюсь..."- "Что нам с тобой бояться?" -

Успокоил Серафим. Вернулась,

И слегла. И больше не вставала.

Перед смертью Огнь Неизреченный

Видела, и райские чертоги.

Так и умерла "за послушанье".

И в гробу два раза улыбнулась.

Серафим же, зная час кончины,

Торопил сестер: "Скорей грядите,

Ваша госпожа великая отходит".

Плачущим же говорил: "Не плачьте!

Ничего не понимают - плачут.

Кабы видели - душа-то как взлетела:

Точно птица выпорхнула! Расступились

Серафимы с Херувимами пред нею".



Х-я глава

В Благовещение к Серафиму

Евдокия-старица пришла.

Светлый встретил инокиню старец:

"Радость-то нам, радость-то какая!

Никогда и слыхом не слыхалось:

"БОЖЬЯ Матерь будет в гости к нам".

- "Недостойна я..." - "Хотя и недостойна,

Упросил я Деву за тебя.

Рядом стань и повторяй за мною:

"Аллилуйя! Радуйся, Невеста

Неневестная!" Не бойся, крепче

За меня держись. Нам БОЖЬЯ

Благодать является!" Раздался

Шум, подобный шуму леса в бурю,

А за ветром ангельские хоры,

Распахнулись стены, и под сводом

Затеплились тысячи свечей.

Двое ангелов вошли с ветвями

Расцветающими. Следом старцы,

И САМА НЕБЕСНАЯ ЦАРИЦА,

И двенадцать чистых дев попарно.

Говорит Царица Серафиму:

"Мой любимиче! Проси, что хочешь -

Все услышу, все исполню Я".

Стал просить убогий о сиротах

Серафимовых и всем прощенье

Вымолил. А старица упала

Замертво. А после слышит, будто

Спрашивает Богоматерь: "Кто же

Это здесь лежит?" - А Серафим:

"Старица, о коей я молился".


БОЖЬЯ МАТЕРЬ говорит: "Девица!

Встань, не бойся, здесь такие ж девы,

Как и ты. Мы в гости к вам пришли.

Подойди сама и расспроси их

Кто они". Сначала Евдокия

Светлых юношей спросила:

"Кто вы?" "БОЖЬИ Ангелы".

А после - старцев:

"Я - Креститель. Я на Иордане

ГОСПОДА крестил. И обезглавлен

Иродом".- "Я Иоанн, любимый

Ученик. Мне дано Откровенье".

После к девам подошла по ряду.

Назвались святые девы: Феклой,

Юлианией, Варварой, Пелагеей,

Ксенией, Ириной... Все двенадцать

Рассказали ей и жизнь, и муки -

Все, как писано в Четьи-Минеях.

После с Серафимом все прощались,

Рука в руку с ним поцеловались.

И сказала Богоматерь: "Скоро,

Мой любимиче, ты будешь с нами".


Старец стал готовиться к отходу.

Телом одряхлел, ослабли силы.

Говорил: "Конец идет. Я духом

Только что родился. Телом - мертв".

Начал прятаться от богомольцев,

Издали и молча осеняя

Знаменьем собравшийся народ.

В Новый год был чрезвычайно весел,

Обошел во храме все иконы,

Всем поставил свечи, приложился,

С братией простился, ликовался,

Трижды подходил к своей могиле,

В землю все смотрел, как бы ликуя.

После же всю ночь молился в келье,

Пел пасхальные веселые каноны:

"Пасха Велия... Священнейшая Пасха!"

Духом возносясь домой, на небо.

И взнесенный дух не возвратился в тело.

Умер, как стоял - коленопреклоненный.

Только огнь, плененный смертной плотью,

Из темницы вырвавшись, пожаром

Книги опалил и стены кельи.


Но земли любимой не покинул

Серафим убогий после смерти.


Раз зимой, во время снежной вьюги,

Заплутал в лесных тропах крестьянин.

Стал молиться жарко Серафиму.

А навстречу - старичок согбенный,

Седенький, в лаптях, в руке топорик.

Под уздцы коня загреб и вывел

Сквозь метель к Дивеевским воротам.

"Кто ты, дедушка?" - спросил крестьянин.

"Тутошний я... Тутошний..." - и сгинул.

А зайдя к вечерне помолиться,

Он узнал в часовне на иконе

Давешнего старичка и понял,

Кто его из снежной бури вывел.


Все, с чем жил, к чему он прикасался:

Вещи, книги, сручья и одежды,

И земля, где он ступал, и воды,

Из земли текущие, и воздух -

Было все пронизано любовью

Серафимовой до самых недр.

Все осталось родником целящей,

Очищающей и чудотворной силы.


"Тутошний я... Тутошний..." - из вьюги,

Из лесов, из родников, из ветра,

Шепчет старческий любовный голос.

Серафим и мертвый не покинул

Этих мест, проcлавленных молитвой,

И великое имея дерзновенье,

Перед ГОСПОДОМ, заступником остался

За Святую Русь, за грешную Россию.


30/X1I-1919 г.








АЛЕКСАНДР БУЛДЕВИЧ


РАДОСТЬ МОЯ


Преподобный Серафим Саровский


ПОСВЯЩЕНИЕ К ПОЭМЕ


Благословен угодник Божий,

Смиренный, изможденный,

С очами под иссохшей кожей,

Горящими бездонно,

С очами ясными, как просинь

Нерукотворных высей,

Насквозь горящими, как осень,

Сжигающая листья.

Согбенный старец, что в стоянье

Тысячедневном, в боли,

Вымаливал себе познанье

И радость Высшей воли,

С поднятыми руками к небу

И на колени павший,

С несъеденной краюхой хлеба,

Но голода не знавший.

Что был тебе нестройный гомон

Бушующих событий,

Когда ты пополам разломан

В огне святых наитий,

Когда, уединясь от братьи,

Уйдя в затвор молчанья,

Испытывал ты боль распятья

В молитвенном стоянье.

Не суетой обуреваем,

Ты выстоял на камне.

Пока ты мною будешь славим,

Не измени, рука, мне.



* * *

Когда в Париже баррикады

Воздвиглись тьмой бесовской,

Зажег уже ты свет лампады

В обители Тамбовской,

Когда перед Наполеоном

Святую Русь у Бога

Ты вымолил, и сосен звоном

Звала к тебе дорога,

Вся Русь придвинулась к Сарову,

Крестом твоим хранима,

И встала грозно и сурово

На камень Серафима.

А ты в молчанье и в затворе

Звал к ней архистратигов,

Чтобы мечом рассекли горе, -

Нашествие языков.

И не одна Москва пожаром

Сожгла те рати вражьи.

Так воском высветлилась ярым

В Сарове Русь на страже.

В стяжании Святого Духа

Палим ты верой ровной,

И недоступен был для слуха

Шум суеты греховной.

Не слышал, как, ломая заросль,

Медведь, тебе покорный,

Смирив под шкурой зверя ярость,

Обнюхивает корни.

Не раз он приходил к святому,

Брал хлеб с его ладоней,

У ног его, свернувшись комом,

Лежал ягненком в лоне.

И что-то к зверю тайно плыло,

Плакучее, как жалость,

И нарастало, и томило

Невынутое жало.

Чудеснейшее единенье

Затосковавшей плоти!

И зверь, и человек в томленье

В своей слепой работе.

Но исстари все жаждут чуда,

Блаженной ищут дали,

Томятся на земле, покуда

Нет жизни без печали.

Пусть лев с ягненком лягут вместе,

Как лодки у причала!

Пускай перекуют меч мести

На мирные орала.

Душа моя, добудь познанье,

Взойди ввысь по ступеням,

Постигни мудрый дар - молчанье

Под куполом осенним.



* * *

Так ведь и я покорным зверем

Прибрел к святому в чащу;

Израненный я лег у двери,

Дышу больней и чаще.

Я приволок, как груз, с собою

Всю боль. Не зная страху,

Клонюсь повинной головою

Пред старцем, как на плаху.

И я рыдающую совесть

Всю отдаю Сарову,

Слезами оболью я повесть

От слова и до слова.

О, исцели больную душу,

Коснись чела хоть ногтем,

Покорности я не нарушу,

В себя вбираю когти.

Я грешен, но и я тоскую

По святости нездешней,

Я след ноги твоей целую,

Я плачу безутешней.

Утешь меня, великий старче,

И влей мне в сердце сладость,

Чтобы в душе светилась ярче

Лампадой чистой радость.



ВСТУПЛЕНИЕ

Век восемнадцатый, век пеший,

В России был дремучий век,-

Или в лесу аукал леший,

Или молился человек.

Иль по проселочным дорогам

Фельдъегерь гонит лошадей,

Иль странник в образе убогом

Бредет с котомкой средь полей.

Обоз мужицкий еле-еле

Ползет угрюмо на ночлег.

У родника, где дремлют ели,

Смолкает скрип сухой телег.

Разбойник под мостом в засаде

Уж держит наготове нож,

И хвои сумеречной пряди

Свисают так, что не пройдешь.

Русалка в лунном освещенье

Блестит брильянтами косы.

Чу! Колокол бьет в отдаленье

Ночные поздние часы.

И чары ночи мигом сгинут:

Русалка скроется в волне,

Разбойник страшный пост покинет,

И леший скорчится на пне.

Все умирит звон колокольный,

Растаявший над жизнью дольней.

Покой полям и мир лесам

Шлет русский православный храм.

Век восемнадцатый, кровавый,

В Европе был безумный век.

Тогда с бессмысленною славой

Восстал на Бога человек.

Король в Париже сброшен с трона,

И кровожадна, и слепа,

Отвергшая ярмо закона

Чинила дикий суд толпа.

Под звуки гневной Марсельезы

Епископы, монахи, крезы,

Маркиза в буклях и аббат

На фонарях висели в ряд.

Людское темное возмездье,

Обиженных неправый счет.

Какое страшное созвездье

Над вами яростно течет!



ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

I

За тридцать лет до Божьей кары,-

Начала страшного конца,-

В семействе курского купца

Родился сын. Еще не старый,

Отец его среди курян

Своею набожностью славен,

Благочестив и благонравен.

Ему талант от Бога дан -

Торговые дела умело

Вести, накапливать барыш.

Но... дни идут. "Ты ешь и спишь,

Свое ты ублажаешь тело,

А душу... душу как сберечь?" -

Так ежедневно вел он речь

С женою и молился Богу.

Чтоб утолить свою тревогу,

Одной он мысли предан весь,

И начал храмы строить здесь.

Был не один храм Божий им

Воздвигнут в Курске, но строитель

Неутолим, неутомим,

Святыни Божией ревнитель,

Задумал возвести собор

В честь Богородицы Казанской,

И, радуя окрестный взор,

Возвысился храм христианский.

В лесах еще стояло зданье,

Как вдруг Исидор занемог

И умер. Что ж? Судил так Бог.

Благословенье? Наказанье?

Супругу верная вдова

Закончила его строенье.

Собор стоит, как украшенье.

Сияет золотом глава.



II

Ребенок Прохор рос и цвел,

Он не был омрачен утратой:

Ему четвертый годик шел.

И кроме матери и брата

Он никого не знал в семье,

Подрос, учиться начал рано.

Молитвы у него в уме

Запечатлялись неустанно.

Он был способностей отменных,

Ученье шло совсем легко.

Во все вникал он глубоко,

Впивая мудрость книг священных.

И вот, когда он болен был,

К нему явилась Приснодева,

Под звуки райского напева

Он исцеленье получил.

То было первое явленье

Пречистой Матери Христа.

И с этих пор его уста

Вкусили сладкое забвенье.



III

Он рос, мужал, был крепок, строен,

Но мир соблазном не прельстил,

И юношей был удостоен

Внимания Небесных Сил.

В молитве и труде он время

С утра до ночи нес, как бремя

Блаженное. Так, он мирским

Не стал, хоть мир был рядом с ним.

Достигши совершеннолетья,

Он упросил родную мать

В послушники его отдать.

Тогда Россия лихолетья

Не знала: Русь святой была.

Над всей страной колокола

Гудели медью православной,

И крепок был наш строй державный.

Сначала в Киев он ушел

К печерским старцам. Досифеем -

Подвижником он был лелеем

И в дальний путь благословлен

В обитель скромную Сарова

На подвиг трудный и суровый.

Из Киева спеша домой,

Зашел он к матери любимой,

И принял медный крест простой,

Благословением хранимый.

Тот крест он на своей груди

Носил до самой смерти, зная,

Что с ним верна дорога к раю,

И слышал зов он: "Ей, гряди!"



IV

Он шел и в ночь и в полдень знойный,

Обвеян запахом полей,

С молитвой чистой и спокойной,

И встречных не боясь людей.

Давно уж шелестела осень,

И он вступил уже в леса,

И сквозь верхи деревьев просинь

Мысль уводила в небеса.

И вот он входит в бор дремучий,

Где ломит заросли медведь.

Чу! благовест гудит могучий,

Широкой грудью дышит медь.

Он знает этот день Господень,-

Канун Введения во Храм.

Приблизившись к святым местам,

Целует он ступени сходен,

О, как вокруг прекрасен бор,

Как чуден храм, как дивно пенье!

О, как ласкает слух и взор

Чудесное богослуженье!

Уж всенощной окончен чин,

На паперти стоит игумен.

Пред ним стал юноша бесшумен,

Покорен и смирен, как сын.

Из Киева от Досифея -

Подвижника принес поклон.

В глаза глядит он, не робея,

И просится в обитель он.

И принят был он в монастырь

Среди других ему подобных,

Благочестивых и незлобных,

На келью променял он мир.



V

Покорно нес он послушанье

В просфорной, в хлебной, в мастерской

Столярной, где он дарованье

Явил искусною рукой.

Он метко наносил удар

По дереву резцом покорным,

Веселый в одеянье черном,

Он был искуснейший столяр.

Не вел он разговоров праздных,

Средь иноков разнообразных

Был молчаливо погружен

В молитву и рубанка звон.

Он уходил весь в созерцанье

Незримых Божеских красот,

Читал Священное Писание,

Святых отцев он чтил преданья

И мудрости их пил он мед.

Ища Божественное слово,

Вбирал его, как мед пчела,

И Симеона Богослова

Творенья чтил он и дела.

И свет, и тишину, и радость

Совлек с мистических страниц

Григория Паламы, в сладость

Их обратил, как пенье птиц.

Благоговейным Исихием

Ему открыта тишина,

Молчание, часы благие,

Обетованная страна,

Молитвенное средоточье,

И созерцанье днем и ночью,

Касание к иным мирам,

Нерукотворный белый храм.

Пустыннический подвиг скитский

Митрополит Фессалоникский

К нам в Русь забросил, как зерно,

И пышно проросло оно,

И всход дало такой обильный,

Что никакой рукой всесильной

Его не заглушило зло.

И Сергий Радонежский инок,

Пустынножительства гранит,

Средь заболоченных былинок

В виденьях света весь стоит.



VI

Смерть Сергия несла иные

Событья,- начался расслой:

Одни стремились к киновии,

Другие чтили скитский строй.

Одни шли к северу, в Заволжье,

В непроходимые леса

Искать в молчанье правду Божью,

Иные слушать голоса,

Коснуться мира неземного,

Реальнейшего всех вещей,

Божественную тайну Слова

Постичь, соприкоснуться с ней.

И в озере, на дне хрустальном,

Священный Китеж-град обресть,

И насладиться звоном дальним,

Несущим к нам благую весть.



VII

Почто любили заволжане

Вести беседы средь полей,

Где попадались им крестьяне,

О Боге, о тревоге дней?

Почто в их избах ночевали,

Уча смирению Христа,

И княжий двор не посещали,

А шли в убогие места?

Так Русь святая верой чистой

Воспламенялась и росла,

И Церковь жгла елей душистый

И ярый воск в свечах лила.



VIII

В народе русском вера крепла,

И испытания судьбы

Он нес покорно. Из-под пепла

Нашествий вражьих и борьбы

Он храмы воздвигал святые

Среди таинственных лесов,

И от Москвы шли киновии

До Соловецких островов.

Теперь не тот век, и не все мы

Смысл понимаем давних лет,

Виденьем на столбцах поэмы

Сияет Русь средь наших бед.

Но в мире души есть и были,

В них мужество и чистота,

Благоуханье свежих лилий

И святость алых роз Христа.

О Сергий Радонежский, ты ли

Не был благоуханный крин,

Возросший средь цветочной пыли

Раскинутых в лесах равнин?

Ты Пересвета и Ослябю

Благословил в священный бой,

Чтоб сбросила личину рабью

И встала твердою ногой

Святая Русь на щит державный

Отчизны нашей православной.

О Симеоне Верхотурский,

Ты рыбаком был на челне

И так же, как и Прохор Курский,

Молился о родной стране.

Твой лик изнеможденный, постный,

Угоден Богу, ладан росный

Ты с трав прибрежных собирал,

Облагочестив им Урал.

О, мудрый Нил пустынножитель,

Муж дивный, ты взошел на столп,

Чтоб обозначить путь в обитель

Для многих богомольных толп.

И не на дне ли Селигера

Таится светлый Китеж-град?

Какой огонь, какая вера

Зажгли лучи его лампад!

О преподобный Серафиме.

Ты ангел Руси во плоти.

Ты крылья на спине незримо

Прижатые умел нести.

Ты был пронизан весь сияньем,

В тебе преобразилась плоть,

И на челе твоем касаньем

Таинственным почил Господь.

В твоих очах горели зори

Нездешней радости земной.

Кто нес к тебе больное горе,

И кто беседовал с тобой,

Кто был охвачен весь томленьем,

Кто звал тебя издалека,

Того коснулась с умиленьем

Твоя целящая рука.



IX

Угодник Серафим - светильник,

Зажженный Богом в мгле людской,

Среди других смиренных сильных

Стоит, как кедр, над головой.

Такой простой, такой согбенный,

Со знаком неба на челе,

В лесах страны моей священной

Он - оправдание земле.

Он повторил, не чаяв даже,

Тот образ святости былой,

Что в первые века на страже

Встал над тоскующей землей.

Не из пустыни ли Сирийской

Он изведен в Саровский лес,

Чтобы над всей страной Российской

Явить нам высший дар небес?

Не похищал он с неба голос

И не таил святой огонь,

И мудрости созрелый колос

К нам нес, раскрыв свою ладонь.

Откуда он? Тот путь нам ведом.

Питомец новый заволжан,

Он за отшельниками следом

Шел по тропинкам средь полян.

Григория Паламы слово,

"Под крылием святых житий",

И Симеона Богослова,

Аскетов тихих, не витий,

Его чудесно озарило,

И мудрость, словно мед, текла -

Святое столпничество Нила

И Радонежские дела.

Пустынножительство он рано

На утре дней своих повел.

Он до рассветного тумана

Смиренно в чащу леса брел.

Пока спала еще обитель,

Пока монах, суровый житель

Убогих келлий, видел сны,

Молился Прохор у сосны.

Тогда уж он вооруженным

Встал на "невидимую брань",

Он был спокойно напряженным.

Душе он говорил: "Восстань!

Конец приблизился. Тревога.

Бодрись. Да пощадит Христос".

И он стоял уж у порога

Пред Вечностью, у ранних рос.

Пред ним вставал святой

Пахомий Великий, и из уст в уста

Он повторял, как в отчем доме,

Молитвы с знаменьем креста.

Суровых правил исполнитель,

Он возвращался вновь в обитель,

И первый приходил во храм,

И утренний жег фимиам.

Потом в столярне до заката,

Работая за верстаком,

Беседой утешал он брата

И пел стихиры тенорком.

Внезапно сваленный недугом,

Не пощадившим юный цвет,

Он слег в постель; сомкнутым круто:

Болезнь шла около трех лет.

Пречистая явилась вновь,

(Был Иоанн апостол с Ней),

И молвила в целящем слове:

"Сей рода Нашего".

Своей Рукою головы коснулась,

А жезлом бока, и тотчас

Болезнь, как призрак, пошатнулась

И отошла, как сон от глаз.


Прошло три года. Прохор инок

Знак равноангельского чина

Приял, венец и терны с ним,

И наречен был Серафим.

В иеродиаконовом сане

Молился, пел, служил семь лет.

Он целый день горел во храме

И в келье лишь встречал рассвет.

Дни таяли Страстной недели,

Пришел Великий Четверток,

Молились люди слезно, пели:

"Я вижу, Спасе, Твой чертог,

Украшенный. Одежд не имам,

Да вниду, недостойный, в онь.

Одень меня в святой огонь,

Окутай благовонным дымом".

Господь услышал те моленья,

Когда их молвили уста,

И Серафим узрел Христа,

Грядущего в сопровожденье

Бесплотных Сил. Он ослеплен

На литургии сном сладчайшим.

Он говорить не мог, тишайшим

Виденьем страшно потрясен.


XI

Гудит удар печальный.

В ночь Трезвон уходит похоронный.

Уснул Пахомий старец. Звоны

Рыдают. Скорбь не превозмочь.

Вся братия монастыря

Сошлась. Их лица бледны, хмуры.

У гроба черные фигуры

Склонились, воском щек горя.

И пламя погребальных свеч

Костра зажженного пыланьем,

С надгробным слитое рыданьем,

Ведет таинственную речь.

Огонь! Огонь! Огонь! Огонь!

Преображающий. Священный.

Неугасимый. Неизменный.

Парящий дух. Крылатый конь.

Не он ли знак предвечной жизни,

Всеочищающий, святой

Своей стихией золотой,

Несущий нас к иной отчизне?

Но здесь, покоясь в гробе зримом,

Перед скорбящим Серафимом

Наставник, старец, духовник

Главой почившею поник.

"Какая сладость на земле

Печали не причастна смутной?"

Что человек? Лишь гость минутный

С нетленной искрой на челе.

Давно ль он был учеником

Усопшего в науке строгой?

Давно ли у его порога

Склонялся, истомлен постом?

Давно ль пил мед из мудрых уст,

В слова сладчайшие вникая,

И постигал блаженство рая

Среди лесов? Но... скит уж пуст.




XII

И снова он уходит в бор.

Века в вершинах сосен дремлют.

Сквозь ветви в небе звезды внемлют

Смиренный с Богом разговор.

Один остался Серафим.

Уж нет наставника и друга.

Серебряным покровом вьюга

К ногам кадильный стелет дым.

Один и должен быть один.

Уединенье. Скит суровый.

И в "Дальней пустыньке" сосновой

Молитва в шелесте вершин.



XIII

Он подвиг нес в лесной глуши

Неизглаголанный, незримый.

Кругом не видно ни души.

Лишь вьюга мчится мимо, мимо.

На лоне снежном красота.

Цветут молитвенные розы.

И ни метели, ни морозы

Не застят светлый лик Христа.

Пустынножительство текло,

Как воды рек, благоговейно.

И тишина души келейной

Легла, как чистое стекло.

Но дух подвижника ведет

К высотам горним и незримым.

И пред смиренным Серафимом

Суровый подвиг предстает.

Он встал на камень для молитв,

И тысячу ночей и дней он,

Восторжен и благоговеен,

Пронес победно знамя битв.

С поднятыми руками к небу

И на коленях, павши ниц,

С несъеденной краюхой хлеба,

С лицом сияющим, зарниц

Прекраснее, богоподобен,

Смиренномудр, правдив, незлобен,

Он столпнический путь прошел,

Как райский крин, в лесу расцвел.

К нему медведь ходил в бору,

Брал хлеб с его ладони бледной,

И спал у ног его безвредный,

И возвращался ввечеру.

Лесная птичка на плечо

К нему доверчиво садилась,

И щебетала, и резвилась,

А он молился горячо.

Мохнатый зверь, смиряя бег,

Скакал на камень, встав на лапки,

Глядел, как светлый человек,

Склонившись, молится без шапки.

Березки, что сплошной стеной

Молящегося обступили,

Златые ветки наклонили

Над серебристой головой.

И каждый лист был умилен

И ввысь стремился к дальним зорям,

И небеса казались морем,

Бросающим чудесный звон.

Вкруг Серафима здесь вся тварь -

Зверье, и человек, и птицы,

Березы, сосны, огневицы,

Молились, как бывало встарь.

Все чуяло присутствье Божье, -

Благословение небес, -

Что столпник низводил на лес,

Преображаемый в подножье

Грядущего на Русь Христа

В сопровождении Пречистой,

Апостолов,- тропой росистой

Под тяжкой ношею креста.



XIV

Пустыннический подвиг чуден,

Но розы ль он сулит одни?

Суровые приходят дни.

Лес молчалив, угрюм, безлюден.

Как колют острые шипы!

Как искус отреченья труден!

И слуги дьявола слепы,

Они идут тропинкой бора.

Пути разбойника и вора

Пересекают хмурый лес.

Заранее ликует бес.

Идут с ножами два злодея

И видят - старец над бревном

Постукивает топором.

Сгустились сумерки. Уж поздно.

Они к нему подходят грозно,

И злобою горит их взор:

"Где деньги?" Опустив топор,

Скрещает руки он послушно

И молвит: "Делайте, что нужно!

Я денег ни с кого не брал".

И под ударами недужно

Смиренный Серафим упал.

Злодеи били топором

По голове, плечам святого,

Свалили с ног и били снова,

Связали, бросили потом,

Когда он потерял сознанье,

Приняв смертельное страданье.

Очнулся он перед зарей,

Молясь за палачей ужасных,

С трудом веревки с ран опасных

Снял и едва прибрел домой.

Меж жизнию и смертью в схватке

Неделя круглая прошла.

Горело тело в лихорадке,

Опасность каждый миг росла.

Но вновь явилась Матерь Божья,

И с Нею Иоанн и Петр, Апостолы.

Взглянув на одр

Больного, молвила, как встарь:

"Сей рода Нашего".

И дрожью Священною в палящем жаре

Пронизанный, подвижник вдруг

Смертельный перемог недуг.



XV

И снова в "Пустыньке" убогой

Отшельничать усердно стал:

Сухой валежник собирал,

Молился, постничал и строго

Обет молчальный исполнял.

Он на глухой поляне малой

Возделал огородик свой.

Там рос картофель, лук простой,

И мак цвел чашечкою алой.

Он жил плодами рук своих

И перестал брать хлеб у братьи,

В груди своей он нес распятье

И нимб на волосах седых.

И в "Ближней пустыньке" спроста

Построена без окон келья.

Чудеснейшее новоселье!

Вокруг священные места -

Голгофа, Вифлеем, Фавор,

Иерусалим. Здесь Гроб Господень.

Здесь ладаном курится бор.

Здесь попран демон преисподней.

Здесь ясли, колыбель Христа,

Преображения вершина,

Здесь Гефсиманский сад и ночь

Моления о Чаше трудной.

Здесь Мать скорбит о казни Сына.

Здесь дышит свет Фаворский чудный.

Как эту радость перемочь?..



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


XVI

В то время в мир открыто зло

Вступило силой самовластной,

И революции ужасной окровавленное чело.

Пылала в судоргах Европа,

Король в Париже был казнен,

Во Франции исчезнул трон

В волнах кровавого потопа.

И на парижской живодерне

Голов отрубленных не счесть.

И право гордое и честь

Гильотинированы в корне.

Парижем управляла чернь

В руках преступных демагога,

"Собранье" отметает Бога,

Грызет людей сомненья червь.

В мир брошено зерно растленья

Под маской братства и свобод.

И одураченный народ

Ведут дорогой преступленья.

Кровавый совершен посев,

И жатва сатаны обильна.

Смерть косит жертвы, ложь всесильна,

Бесчестие венчает дев.



XVII

Россия, как червленый щит,

В руках напруженных святого;

Над ней Божественное Слово

И веры каменной гранит.

И вот ведет Наполеон

Свои бесовские дружины

Кровавить русские равнины,

Поджечь страну, низвергнуть трон.

Как раненый медведь, народ

Встает во весь свой рост и с ревом

Бросается к врагу, суровым

Отпором заграждает вход.

Европа ломится в наш дом -

В поля, леса, сады, деревни,

Подходит к нашей славе древней,-

Москва охвачена огнем.




XVIII

Печален православный Царь:

Вокруг он видит смерть и пламя,

Он хочет верными руками

Хранить страну свою, как встарь.

Он в бой пошлет свои полки,

Он даст сраженье и отступит,

Вновь примет бой, но не уступит,

Войска российские крепки.

Он бороду отрастит, станет

Сам мужиком, в леса уйдет,

Коварного врага заманит

Во глубь страны, смертельно ранит

И тем опасность отведет.

Он это знает,- враг бессилен

Такой страною овладеть.

Пускай в лесу ревет медведь,

Пусть ухает зловеще филин.

Ему приметы нипочем:

Он верит в Бога, суеверья

В нем нет, как нет и лицемерья.

Он стоек за святым щитом.

Он, не спеша, врага сразит

И окончательно раздавит.

Затем ведь он Россией правит,

Что русский в нем мужик сидит.

Он выполнит суровый долг

Носителя верховной власти.

Не даст Россию рвать на части.

В Европу он за полком полк

Отправит доконать злодея,

В зародыше убить мятеж.

Он перейдет родной рубеж.

И, русской славой пламенея,

В Европе утвердит закон.

Потом домой вернется он

И скинет царскую порфиру,

Чтобы уйти бродить по миру

И не снимать сумы с плеча,

Грехи замаливать и плакать

В осеннюю сырую слякоть

Под видом старца Кузьмича.

XIX

Наполеоновы войска

Недалеки и от Тамбовской

Губернии, но шаг бесовский

Задержит Божия рука.

И здесь антихристовы рати

Уступят силе благодати.

Зачем Господь нас пощадил?

Зачем всю мощь Небесных Сил

Многоочитых Херувимов

И шестикрылых Серафимов -

Послал и путь к нам заградил?

Затем, что праведник Сарова

Воздвиг оплот твердыни новой,

Священной пустыни немой,

Во глубине Руси Святой.

Затем, что нам судил Господь

Преображать бореньем плоть,

Стремиться к подвигу и чуду,

Лечь с гимном к Богу на устах

На зубья пыток, в огнь костра

Взойти без страха, чуять всюду

Присутствье Божьего Лица

В венце страдального конца.



ХХ

В те годы страшные, когда

Наполеонова орда

На Русь надвинулась стеною,

Топтала села и поля,

Разверзлась бездной роковою

Вся истомленная земля.

Когда объял Россию стон,

И галлы ото всех сторон

На нас полезли в злобе ярой,

И стены древние Москвы

Лизали языки пожара,

В лесах Сарова без молвы

Затворничал, склонясь пред Богом,

Смиренный старец Серафим.

Пятнадцать лет в молчаньи строгом

Он, Провидением храним,

Отмаливал грехи России,

Он слезы лил у ног Христа

И Божьей Матери Марии.

Молчали сжатые уста,

Но стлались, словно дым, моленья

Перед иконой "Умиленья",

Стоявшей на простом столе

С лампадой чистою во мгле.

Пятнадцать лет молитв молчальных,

Святых затворнических лет,

Но не унылых, не печальных,

А с Богом радостных бесед,

С Пречистой Девой разговоров,

И кротких умиленных взоров,

Молчанья в разуме, в тиши,

Для очищения души,

Подъема светлых восхождений,

Пятнадцать лет освобождений

От плоти и мирских забот

И достижения высот,-

Предел земного совершенства,-

И возведение твердынь

В глуби молитвенных пустынь,

И радость высшая блаженства,

Созданье крепости духовной,

И камня веры, что, как щит,

Святую Русь всегда хранит

От всякой нечисти греховной.



XXI

Но Богоматерь старцу вновь

Являет милость и любовь:

Она велит затвор оставить

И двери кельи отворить,

И приходящего учить,

Как веровать и Бога славить.

Тогда к подвижнику текли

Со всех сторон Руси убогой

Искатели живого Бога,

Поклонники Святой земли

Шли дни и ночи напролет

Из Вятки, Перми и Полтавы,

С верховьев Волги и Оки,

Из Киева - купели славы

Российской, сквозь ветра и лед

Подростки, бабы, старики

С клюкой, с сумою через плечи,

Несли, кто ладан свой, кто свечи.

Горел у всех в душе огонь,

И крест сжимала их ладонь.



ХХII

О подвиг старчества, ты лег

Над головою, как венок;

Как нимб, чело обвил ты кругом;

Как исцеленье над недугом.

Ты снизошел, как спелый плод,

Упавший с дерева, как сот,

Наполненный янтарным медом;

Ты рос, как мудрость, год за годом.



XXIII

Он был весь слух, вниманье, весть,

Отзывность, жалость, состраданье,

Ясновидение, и знанье

Всего, что было и что есть,

Что будет. Он предрек России

Ее ужасную судьбу,

Кровопролитную борьбу

И годы страшные, лихие.

Он зрел антихристов набег

И торжество бесовских ратей,

Захват святынь и гибель братий,

И сатанинский страшный век.

Он зрел в рассеянии сущих

Детей Руси на всей земле,

Христовой правды дней грядущих

Победный свет в кровавой мгле.

И радостен, и осиянен

Он тихим светом весь пронзен.

Земной он совершал поклон

Пред тем, кто шел к нему, кто ранен

Был терниями острых зол,

Кто приходил из градов, весей,

Он руки целовал тому,

Приветствовал: "Христос Воскресе!"

Его молитва, как огонь,

Сжигавший туки жертв, всесильна,

Его слова, как дым кадильный,

Мир низводящая ладонь

Светла над головой склоненной.

И сединою убеленный,

Объятый радостью святой,

Стоит пред нами он живой.

Стоит он ангелом с небес,

Ниспосланным на землю Богом,

В своем обличии убогом -

В простой скуфейке и лаптях,

И в скромной ряске на плечах,

В сияющей епитрахили,

Благоуханней роз и лилий.



XXIV

Никто еще не умер стоя,

А если умер, то упал.

В сраженье это смерть героя,

Подкошенного наповал.

Но смерть святого на молитве

Прекраснее, чем гибель в битве.

Был Новый год. Обедни ранней

Он службу отстоял, молясь.

И Таин Вечных приобщась,

Весь полон светлых ожиданий.

Из кельи целый день текла

Мелодия молитв пасхальных

(Как в годы служб первоначальных),

Доколе их не скрыла мгла.

Сквозь дверь закрытую, сквозь сени

Наутро пробивался дым.

Сорвали дверь, там Серафим

Стоял, склонившись на колени,

С руками накрест на груди.

С лицом молитвенным он Богу

Преставился, ушел в дорогу

Таинственную. Ей, гряди!

Не пал он в прахе и не лег,

Молясь, коленопреклоненный

Перед Пречистой умиленный

Приник на неземной порог.

Переступил его, горя,

Он очутился за пределом.

Оставшись здесь сожженным телом,

Он там зажегся, как заря.

Как огнь, испепелив костер,

Перебежал в иные сферы.

И глянул Серафима взор

Непреходящей славой веры.

Его закат затмил восход

Светильников первоначальных

В годины русских бедствий дальних,

Спасающих родной народ.

Смерть победил он и не дал

Ей торжества в своей кончине,

Весь в Божьей Матери и Сыне,

В огне незримых опахал.



* * *

Широколиственная сень

Лесов мистических Сарова,

Сойди к нам в душу и одень

Нас в светлые одежды снова!

Пролепечи нам о святом,

Что встал на подвиг, как на битву,

И лес дремучий в Божий Дом

Преобразил своей молитвой.

Всегда блистающий, как снег,

С светилом утра дивно схожий,

Средь ангелов он человек,

Средь человеков ангел Божий.

Он сердце чудное открыл

Для страждущих сестер и братии

И шорохом священных крыл

Их ограждал от страшных ратей.

Больных он исцелял своим

Заступничеством перед Богом,

Он, шестикрылый Серафим,

Себя именовал убогим.

Чистейших душ, простых черниц

Он ласковый был покровитель,

Свою Дивееву обитель

Он зрел в очах, склоненных ниц.

Он говорил им, как родной:

"Когда меня не станет, радость

Моя, приди на гробик мой,

И горечь обратится в сладость.

До дна ты выплачь боль души,

Все расскажи, припав на камне.

Услышу голос твой в тиши,

И станет скорбь твоя близка мне.

Вся тяжесть схлынет с бедных плеч,

Порвутся трудные вериги,

И будет боль легка, как в книге

Божественной Иисуса речь".

Он собеседника учил:

"Стяжайте дар Святаго Духа!"

Да ловит глаз, да слышит ухо

Весь затаенный шорох крыл.

Он был душой священных рощ,

Расцветших средь полян Сарова.

В душе и нежной, и суровой

Какая неземная мощь!..

Он сыпал молнии из глаз,

Когда звал силу Божью свыше.

Увы! Саров ушел от нас,

Истаял в мир иной, как Китеж.

Осиротели мы. Эдем

Отнят. И ангел встал у двери

С мечом! Во Царствии Твоем

Нас помяни, Господь, по вере,

Егда приидеши во Царствии Твоем!


1949





ТАТЬЯНА ШОРЫГИНА


ЧУДОТВОРЕЦ

Поэма


ВСТУПЛЕНИЕ


Истинная цель жизни нашей христианской
состоит в стяжании Духа Святого Божьего.
Серафим Саровский



Нелегкий труд я на себя беру:

Я прикасаюсь бережно к святыне,

И, как к спасенью, я тянусь к перу,

Чтоб рассказать о старце Серафиме.

Обдумываю путь его земной -

Его труды, молитвы и затворы,

Я мысленно веду с ним разговоры,

И пребывает дух его со мной.

Внимательной душой вникаю в суть

Его простых и мудрых поучений -

Великий старец знал России путь -

Путь разоренья, крови и мучений.

Но он предрек: не вся, не до конца

Погибнет Русь,

И есть предел страданьям,

Смягчится гнев Небесного Отца,

Всевышний время даст для покаянья.

Но лишь тогда Отчизна обретет

Благословенье Божье в полной мере,

Когда склонится пред Христом народ

И возвратится к православной вере.

Недаром вновь чудесно обрели

Нетленными святого старца мощи.

Быть может, для спасения земли

Он нам явил порыв духовный, мощный.

Вся жизнь его передо мной прошла

С младенчества до самого успенья,

И у меня возникло ощущенье,

Что крепче стала и моя душа.



ОТРОЧЕСТВО


Блаженна ты, вдовица, имея сие детище,
ибо будет оно крепким предстателем перед Св. Троицею
и горячим молитвенником за весь мир.
Юродивый г. Курска



Рос мальчик и разумным и пригожим,

И знала мать, что он - любимец Божий.

Однажды сын взбежал на колокольню,

Что высилась недалеко от храма.

Дух захватил размах земли привольной:

Луга, леса, цветущие поляны.

Сквозь кружева зеленые ветвей

Горели жаром маковки церквей,

Манили сердце улететь за горы

Лазурные небесные просторы.


И восхищенный красотой земной,

Он два крыла почуял за спиной

И вниз шагнул. Неведомая сила

Его легко и властно подхватила.

Он не упал,

но полетел как птица:

То ангела-хранителя десница

Его несла и не дала разбиться ...

В отчаянье к нему бежала мать,

Но не поверила она глазам своим:

Шел мальчик к ней здоров и невредим!



* * *

В их жизни был еще чудесный случай,

Таилось в нем Господне промышленье:

Сын получил в болезни исцеленье,

Он был спасен от смерти неминучей.

Свет дивный озарил его кровать,

И мальчику почудилось сквозь сон:

К нему склонилась нежно Божья Мать

И прошептала: "Будешь исцелен!"

Назавтра шел с иконой крестный ход.

Вдруг небо затянуло пеленой,

Казалось, будто в облачной пещере,

Глубокой, дымной, приоткрылись двери,

И белые деревья без корней

Слепящей вспышкой загорелись в ней.

Ударил гром, дождь хлынул проливной.

Спасая образ, завернул народ

В подворие, где умирал больной.

Мать сына вынесла, мольбам его покорна,

И прикоснулся он к иконе чудотворной...

Тотчас же небо озарилось с краю,

И искры солнца вспыхнули в воде,

И сотни радуг, в капельках играя,

Затрепетали в золотом дожде.

В высоком небе радуга легла,

Блеснули позолотой купола,

Запели над землей колокола!



В МОНАСТЫРЕ


Когда есть умиление в сердце, тогда Бог бывает с нами.
Серафим Саровский



Воображенье - чудо из чудес!

Мне кажется, я вижу наяву

Излучину реки, песчаный плес,

Безоблачного неба синеву.

Густая тишина, покой и ширь,

И на холме - Саровский монастырь.

Задумавшись, с Евангелием в руках

Навстречу молодой идет монах.

Он крепок телом, строен, белокур,

Свободны и легки его движенья,

Глаз голубых внимательный прищур

Пленяет сердце кротким выраженьем.

В обители провел он много лет,

Для жизни чистой ревностно храним,

Здесь иночества принял он обет

И наречен был в храме - Серафим,

Что значит "пламенный".

Казалось, в нем горит огонь

немеркнущий небесный,

Своею страстной верою чудесной

Он к Господу был сердцем устремлен.

Он с Господом искал уединенья,

Чтобы внимать ему и в тишине молиться,

И было юноше волшебное виденье:

Звала его Небесная Царица

В глухой пустыне в келье затвориться.

С тех пор он жил в бревенчатой избушке

В смолистом, светлом, солнечном бору.

На берегу крутом лесной речушки

Он Господу молился поутру.

Он на рассвете выходил из кельи,

Горела в травах чистая роса,

И наполнялся дух его весельем,

И увлажнялись радостью глаза.

В любом творении, в лесной чащобе, в поле

Творца он узнавал живую волю.

Он чувствовал присутствие Христа,

С природой-матерью он целиком сливался,

Душой владели нежность, красота,

И юноша молитвам предавался.

Почуяв в Серафиме кроткий дух

И в милостивый нрав его поверив,

Из чащ лесных к нему сходились звери

И брали пищу из раскрытых рук.



ЗАТВОРНИЧЕСТВО


Живущие в монастыре борются
с противными силами, как с голубями.
А живущие в пустыне, как с львами и леопардами.
Серафим Саровский


Но жизни позавидовав святой,

Проникнутой духовной чистотой,

Бессовестны, и лживы, и гнусны

С ним воевали слуги Сатаны.

Под дьявольские посвисты и хохот

Порой тряслась бревенчатая келья,

Кровь леденили стоны, вопли, грохот,

Дождем, засыпанный метелью,

Он на рассвете возвращался в келью.

Весь просветленный, с ясною душой,

Вставал он вновь на камень небольшой

И целый день молился до заката...



МОЛЧАЛЬНИЧЕСТВО


Молчанием многих видел я спасающихся,
многоглаголанием же - ни единого!
Св. Амвросий Медиоланский


Как много слов пустых, ненужных, лживых

Я с легкою душой произносила:

Текли они, как мутные ручьи.

Ах, если б кто сказал мне: "Помолчи!

Почувствуешь покой и облегченье,

Душа познает радость очищенья!"

Как мудрая природа молчалива!

В молчании на солнце зреют нивы,

Молчат объятые глубокой тайной горы,

Молчат лесные черные озера.

И в тишине природы вековой

Все думою пронизано живой.

В молчании, с собой наедине

Виденья светлые являются ко мне,

Жизнь наполняется чудесным новым смыслом,

Я чувствую рожденье кротких мыслей.

Когда закрыты праздные уста,

Небесных серафимов слышно пенье.

Лишь в тишине рождаются прозренья,

Житейская уходит суета.

И сердце не почувствует укола

Враждебного, чужого, злого слова,

И лесть лукавую не ловит хитрый слух,

И человек стяжает мирный дух!

Так Серафим, приняв святой обет,

В молчанье полном прожил много лет.



ЯВЛЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ


Как железо ковачу,
так я передаю себя и свою волю Господу Богу.
Как ему угодно, так и действую,
своей воли не имею,
а что угодно Богу, то и передаю.
Серафим Саровский



Июньские дожди, как чистые купели,

Омыли землю. Ожили поляны,

Леса пушистой дымкой зеленели,

Березовой корою пахло пряно,

Стрекозы, бабочки скользили в тишине.

И Серафим присел на мшистом пне.

Задумавшись, он грезил как во сне.

И вот почудилось ему: из-за ствола

Пронизанная солнечным сияньем,

В лазоревом и алом одеянье

Владычица ему навстречу шла

В сопровождении Петра и Иоанна.

Неизреченный свет залил поляну...

Алмазным жезлом с голубой звездой

Коснулась Богородица земли

Там, где ромашки крупные цвели, -

И вмиг забил родник с живой водой!

Лучи дрожали и дробились в ней,

Как россыпь драгоценная камней!

И молвила Владычица:

"Лечи Людей водой святою и целебной,

Указывай им путь к спасенью верный,

Добру, Любви и Красоте учи!"

И двинулся народ со всей Руси великой.

Глухими тропами, проселками, дорогами

Шли к старцу перехожие калики,

Шли страждущие, нищие, убогие.

Шел каждый со своей бедою, скорбью.

И каждого встречал святой с любовью:

"Как в кузнице железо ковачу,

Всего себя передаю я Богу,

Я не своею волею учу,

Указывая верную дорогу".



СВЯТОЙ ЦЕЛИТЕЛЬ


"Бог гордым противится,

смиренным дает благодать".

Священное Писание



Астрологам и колдунам не верю!

Кому открыты тайны бытия

И мудрости Божественные двери?

Тому, кто чист душою, как дитя.


Живущему в гордыне и пороках,

Быть не дано всеведущим пророком!


Но в преподобном старце Серафиме

Ни капли не было тщеславья и гордыни,

Отца Небесного он слушался смиренно,

Он верил только Богу одному,

А не холодному и трезвому уму.


Как редко принимаем мы решенья

По первому живому побужденью!

А ведь оно дано нам небесами:

Попавшему в беду помочь хоть чем-нибудь -

Ободрить словом, руку протянуть,

Не думая о том, что после будет с нами.


За подвиги, любовь и послушанье

Бог наградил Саровского всезнаньем

И высшим даром - даром прорицанья.

В сплетенье сложном судеб и страстей,

Казалось, видит он сердца людей

И знает то, что им всего важней.

Знал старец столько бедствий и скорбей,

Что если б в вере он стоял слабей,

То горьких мук людских не перенес,

Но дух его поддерживал Христос.

Он омывал в источнике святом,

И врачевал молитвой и постом.

Одним прикосновеньем рук своих

Он исцелял увечных и слепых,

Из тьмы глухой он выводил заблудших,

От тяжести грехов освобождая души.

Так говорил он с каждым человеком,

Как будто знал его давным-давно

И видел все, что в жизни суждено.

Он повторял: "Я, Серафим - убог!

Не я лечу, а Всемогущий Бог!"



ЧУДО С ЛАМПАДОЙ

Зима-боярыня натешилась метелью.

Деревья, избы - в заячьих мехах,

Под вечер постучал к святому в келью,

Чтоб попросить огня, старик-монах.


Но в келье было сумрачно, темно,

Лампада перед образом угасла:

Задуло ль ветром, кончилось ли масло...

А синее морозное окно

Мохнатым инеем в углах опушено.

В молитву погрузился Серафим...

Вдруг облачко соткалось перед ним,

Наполнилось сияньем голубым,

Мерцающим и легким, будто дым,

И лентой обвилось вокруг оклада.

Скрестились, словно молнии, лучи -

И загорелся огонек лампады!


От пламени дрожащего свечи,

Как крылья ангелов, вспорхнули кверху тени.

Монах упал в испуге на колени...

Саровский тихо попросил: "Молчи

О том, что ты сейчас увидел здесь.

Когда придет Божественная весть

И я умру, то можешь рассказать,

Как велика Господня Благодать!"



СИЛА МОЛИТВЫ ПРЕПОДОБНОГО СТАРЦА СЕРАФИМА

Черемухою пахло майской.

От лепестков ее река

Была белее молока,

И заливался песней райской

В душистом облачке ветвей,

Как дух бесплотный, соловей

В глухом овраге возле речки.

У входа в келью, на крылечке

Сидел устало Серафим,

Казалось, поджидал кого-то.

Вдруг пыль взвилась у поворота -

Лихой, отважный генерал

В Саров на тройке прискакал,

Чтобы попросить благословенья

Святого старца... Он сам себя не узнавал:

Боялся он идти в сраженье,

Предчувствовал, что смерть свою

Он встретит в первом же бою.


Саровский понял все без слов:

Позвал его с собою в дом,

Благословил своим крестом

Нательным медным, а потом

Прижал его к груди своей,

Дал освященных сухарей

И окропил водой святой:

"С тобой хранитель-ангел твой!"

Прошли года, но генерал

Минуту эту вспоминал:

Тяжелым выдалось сраженье,

Войска попали в окруженье,

Друзья погибли, он один

Остался чудом невредим,

Спасла его молитва Серафима!



ПРОРОЧЕСТВО ПРЕПОДОБНОГО СТАРЦА СЕРАФИМА

Жизнь так мила бывает в мелочах!

Октябрь скрипел тугим вилком капусты,

Искрился иней в солнечных лучах,

Ледок ломался под ногою с хрустом.

Антоновки осенний аромат

Пьянил и веселил хмельным вином.

Как рыжий жеребенок, листопад

Носился в сжатом поле, за гумном,

Простором наслаждаясь и привольем.

Приехал в монастырь на богомолье

Прокудин, друг Саровского любимый,

И поспешил проведать Серафима.

Едва вошел он, в это же мгновенье

Перед Саровским пронеслось виденье:

Он ясно слышал звон колоколов,

И видел храм, где празднуют Покров.

Внезапно сбоку выплыл чей-то гроб,

Прокудина увидел он в гробу -


Виденье кончилось.

Стал бледен Серафим.

Светились в полумраке образа.

Саровский другу посмотрел в глаза,

Перекрестил крестом широким гроб

И глухо, твердо произнес:

"В Покров!"

Прокудин понял. Словно кипяток

Обдал все тело с головы до ног,

А после стало тихо и легко,

И отошло земное далеко...


В Покров Прокудин принимал гостей

Был полон дом прислуги и детей,

И, несмотря на тучность и года,

Хозяин бодрым был как никогда,

Никто не ожидал дурных вестей...


Присел передохнуть он на мгновенье

И ощутил вдруг сладостный покой,

Как будто матери родной прикосновенье,

Что провела по волосам рукой.


И он заснул глубоким, тихим сном,

Чтобы очнуться в царствии ином...



ПРЕДСКАЗАНИЕ СЕРАФИМОМ САРОВСКИМ

СВОЕЙ СМЕРТИ

Предсказывая будущность другим,

Свою судьбу провидел Серафим.

Он чувствовал, что смерть недалека -

Истаяли его былые силы.

Он место выбрал для своей могилы,

Хоть знал, что ляжет здесь не на века.

И стоя на коленях у икон,

Он говорил: "Они - мои родные.

Давно я узы разорвал земные!"

Одно держало старца на земле:

Его святое Божеское дело,

Любовью к ближнему душа его горела,

Дух ясен был, но одряхлело тело...

Знал Серафим свой путь и после смерти

И был уверен в нем наверняка.

Монахиням он говорил: "Поверьте,

Придет народ сюда издалека,

Придет со всей Руси, со всех сторон.

Разбудит мой глубокий смертный сон

Могучий колокольный перезвон.


Нахлынут реки солнечного света,

И Пасху запоют в средине лета,

И будет радость наша велика

На все века! На все века!


А после времена придут другие,

Храм осквернят безбожники лихие".

И облачко печальное легло

И омрачило светлое чело.

Святой сказал, поникнув в горькой скорби:

"Польются по Руси потоки крови,

И ангелы не будут успевать

Безвинно сгубленные души принимать!"



УСПЕНИЕ


Когда меня не станет,
вы ко мне на гробик ходите.
Припав к земле, как живому,
все и расскажите, и я услышу вас,
и вся скорбь ваша отляжет и пройдет!

Серафим Саровский



Все, кто спешил к святому за советом,

Кто чувствовал в нем нежного отца,

Те наполнялись лучезарным светом,

Что исходил от мудрого лица.

К обители стремящийся небесной,

Он был не связан с жизнию телесной.

Когда к источнику он шел весной по лугу,

Монахиня заметила с испугом,

Что, не касаясь трав густых стопой,

По воздуху над ними плыл святой.

Однажды, незадолго до Успенья,

Пришла к нему Небесная Царица.

Услышал старец ангельское пенье,

Зажглась огнями тесная светлица.

Святой склонился с верой и надеждой,

Владычица в блистающих одеждах

Его коснулась веткою с цветами:

"Любимче мой! Ты скоро будешь с нами!"

В последний раз он в храме причастился

И с братьями-монахами простился:

"На холм могильный приходите мой,

Я буду помогать вам, как живой!"

Вошел он в храм чрез южные врата,

А после службы в северные вышел.

Звон колокольный над рекой был слышен:

Он пел, что жизнь земная коротка,

Что входим мы в нее одним путем,

А в вечность звездную совсем другим войдем.

Он пел о том, что все мы Божьи дети,

И все, что есть у нас: таланты, счастье, дом -

Все щедро нам даровано Христом,

А за грехи придется нам ответить.


Перед любимою иконой "Умиленье"

Саровский опустился на колени,

И, руки на груди сложив крестом,

Он незаметно погрузился в сон.

Смерть и успенье - не одно и то же.

Успение на светлый сон похоже:

Из тела бренного без страха и без боли

Душа, как голубь, вылетит на волю.

Как дар Господний мирное успенье

Лишь душам праведным дается в утешенье!



ОБРЕТЕНИЕ МОЩЕЙ СВЯТОГО СЕРАФИМА САРОВСКОГО

Не мало лет прошло со дня кончины

Угодника святого - Серафима.

Ни жизнь его, ни подвиг не забылись,

Напротив, Духом Божьим окрылились,

Как прежде, горсть земли с его могилы

Давала людям исцеленье, силу.

Засушливым и знойным было лето,

Поля медовым отливали цветом,

Хлеба светились спелостью насквозь.

Пророчество Саровского сбылось.

Случилось то, что долго Русь ждала:

Запели на церквах колокола,

Пришли в Саров бедняк и именитый,

Приехал царь с царицею и свитой,

Был у источника, молился в келье дальней,

Предчувствие его кольнуло тайно -

Страданий тяжких Родины своей,

Погибели и Дома, и детей.

Царь отгонял его,

Ведь светел был народ,

С молитвой шел

Пасхальный крестный ход.

Торжественная служба в храмах шла,

Звонили благовест колокола...

Когда ж открыли темный гроб дубовый,

Как ангельское свежее дыханье,

По храму разлилось благоуханье:

Не тлели мощи русского святого!



ЭПИЛОГ


Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте, нонешний день венцы готовятся.

Серафим Саровский



Когда поют соборную молитву

И голоса взлетают хором стройным,

Становится так радостно, так больно!

И слезы льются из открытых глаз:

"Иисус Христос! Помилуй грешных нас!"

И перед образом святого Серафима,

Как пред заступником, с надеждой я молюсь

Не за себя, а за детей, за Русь

И верю, он поможет нам незримо!





ВИКТОР МАМОНОВ

КАНАВКА ДО НЕБЕС

Ю. Селиверстову



ШЕСТВИЕ ВЕРЫ

Подвигся люд честной еще весной,

Тогда в потопной мокроте тонули,

Пока проезжей жизнью, грунтовой,

Душой заспали в потные июли.

Под богомольческие поезда

Товарные вагоны растопила

В песке и соли дневная звезда,

Рты запекла и нары настелила.

Со снедью сидор, - русский человек, -

Обувка, медный чайник на веревке...

Хожалый люд на пекле осовел:

Не в армяках, дак ватные поддевки...

Состав, разваренный нехваткой мест.

Качнулась Выездновская платформа.

Минуя Арзамас, через уезд,

Заставленный рогатками с ремонта,

Томила богомольная волна -

Ославлен средний царский путь - дорогу,

Нести в себе и на себе вольна

Нательный крест, не все свое, но - много.

Прожарен житных горизонтов круг,

Цветочкам льна, как выпавшему небу,

Стожки уже не столько дело рук,

Недружелюбны конопли и слепы.

И тем больнее медленно глядеть,

Как тень чуть отчуждается под лесом -

С увечным днем укрыться не поспеть

В ручной тележке с лубяным навесом.

А то блаженный освещает путь

Ступней босой, толпы почтенье зыбко,

Всем лестно деловито зашагнуть

В невидимое за такой улыбкой.

Зато в Ореховец и Кременки

Переклонился вниз житейский табор:

Телеги вверх оглоблями, торжки,

Припас съестной съедал и хлебы ставил,

Толкался за казенным кипятком,

А кто и сгрудился под мутным дымом

Перед нещедрым грамоте чтецом -

Словцом о батюшке о Серафиме.

И только имя смирный разговор

Крылом заденет бабочки дрожащей,

Сама уже молитва, до тех пор

Не явленная в вечере летящем,

Как бы к престолу спустится огонь,

Посветит именем, размоет лица:

Проглядывают души, испокон

В слезах, едва не могущих пролиться.

С шести сторон смежается в лесу,

Узки с неотвратимостью тюремной

Смолу ли тропы отдают, росу

Духовной жизни, скрытой за деревья,

Пока минутный колокол вблизи

Обитель приоткрыл, опять как не был...

Песчаный лес из-за версты сквозил,

Сосновой колеёй уткнулся в небо.

За пустошью, растянутой на днях,

Ход через Сатис низкой горкой скраден

И белизной о четырех углах

От братских корпусов - взамен ограде.

Еще в саровских снах отлит песок,

Но вязнуть поколеньям полегчало,

На вечности подправлен поясок,

Покалывает блеклою печалью.

Лес обратился в верхние поля,

Развит пространствами. Жемчужной мышью

Душа в дрожащей жизни зацвела,

Нашедши почву в смуте еле слышной.

Тысячеусто шли к святым мощам,

Стихия розно омывала стены,

Незримый старец собирал-вмещал

В одно живое. Поглотила темень

Все, что давно слежалося в уклад,

Хоть и соразмерялась жизнь по звону,

Не спрятаны - икона под оклад -

Под службою молитвословий волны,

Хоругви древних русских областей

За "Умиленьем": нас еще излечат...

Последний труд несения мощей

Несчастным Государем взят на плечи.

Укрытый, в своде ангелы снуют,

От дуновенья - детский воск церковный...

Заботой батюшки сухой приют

Ночующим из Божьих звезд откован.

И днесь последнее "За упокой" -

Не злая грусть молитвы за умерших,

А долгий взгляд, которым сам святой

К своей пасхальной участи примешан.

Еще с поры, как батюшке явил

Себя Спаситель, страшным попеченьем

В медовом трепете небесных сил

Господь-любовь в слепящем рое пчельном.

И через храм, подтянутый на луч,

Сгустевший воздух вымостил стопами,

Как бы приотворил - и кинул ключ -

Свой образ рядом с царскими вратами.

Не стерлась тень, сходил с обедни след

Сыновним шествием в алтарном небе,

Но в иноке в кристаллы выпал свет:

Менялся видом - осоленным хлебом,

Последней корочкой Руси храним

При умилительном: Хвалите Имя...

Тут преподобный отче Серафим

Меж русской церкви плачет на коленях.

Не дышится, как мимо, - рядом с ним.

И нечему развоплощаться - кроме

Престрашной точки духа - те висим,

Чуть опускает - на крылечке храма.

По всенощной гроб отворен, потек

К мощам народ, ко храму храм, теснился

Един: живою лентой оплетен -

Собой, кто на колена опустился,

Одной душой прилеплены к мощам,

Заплеснуты на горку, под ворота

И там неколебимо по свечам

Дыханье веры вьет камневороты.

"Как среди лета Пасху запоют" -

Слезами перевернутые звуки

К толпе, нашедшей в пении приют,

Расход едва переносимой муки.

От крови к голове монастыря

Легла часовнею для многих тысяч

Под крестным ходом палая стерня

В молебне зеленеющего леса.

Прошло оружье просеку, елей

Помазанья на лицах, крестных линий...

Столб пыли выше елей. Кто велел

Спастись всем русским, отче Серафиме?

Вослед народу сдвинулась гора,

Увлечена им в простоте прошенья,

Земля-то на подъемы не скора,

Нам лучшая победа в пораженье,

Но главное, кто пеший, кто какой

Текли в источник, чаяли движенья

Воды - то душу надорвал слепой, -

Вон девочка, без головокруженья

И глянуть не удастся: вверх лицо

За вогнутое тело, дальше гнется,

Не предалась песку: жизнь колесо.

Там провезли прекрасного уродца

Без ног, без рук, в колодезных глазах

Невымоленность милости, крестьянка

Ребенка-мужа сносит на руках,-

Они свои тут, званые, - костлявый

Старик в плетушке подался назад,

Закинул голову, забыт собою

И никого не видит в небесах,

Повис весь, изошел уйти от боли...

Хлеб кровянист, отдать свои платки

И закрестить, укрыть, да нету силы,

На свой аршин, да пальцы коротки, -

Господь один, снеси нас и помилуй...



ДАЛЬНЯЯ ПУСТЫНКА

Жизнь стала рыхлой, одинокой, снулой,

Остатнюю Пречистая взяла,

Жезлом больной материи коснулась:

Сукровицей и гноем истекла... -

"Сей рода нашего..." Да это знанье

Еще послушнику: от долгих служб

Чтоб не впадала братия в унынье,

Был весел дух пред Господом, не глушь

Пустыня, даже если обижаем

Молитву в ней и чистая без нас,

Нужна святому, дебрь пережидает

Не для беседы с Господом, письмо

Василия Великого: "В пустыне

При виде снеговидного огня

Душа вслед телу волю отпустила,

Впотьмах еще намается одна..."


В сосновом срубе пригнанные бревна,

С крылечка в сенцы, в горенку ведет

О два окна, картофельные грядки

Обнесены забором: огород - Кормилец.

Страшной благодатью в силу

От силы возрастал монах в лесном

Умиренном тепле, засыпан всеми

Сугробными словами, потрясен,

Звал имена. Афонскою горою,

Подобием монашеской горе,

Акафист мысленному Назарету

Смолился на еловой ли коре

Или Кедрон переходил за чашей,

"Аще возможно, то мимо идет,

Страстям и воскресению причастный

В шести верстах мирского на исход,

Холодным утром протопиться келье -

Колол дрова. На огородный зной

В одно житье телесный труд и пенье;

Тянул каноны, все какие знал...

А не за устроенье дома брался:

Любовь накроет стены, хочешь - верь:

Состав, прочней не сыщешь, крест-оконце,

И, наконец, Сказавший: - "Аз есмь дверь..."

В лесу под Иисусовой молитвой

Сбегались к келье лисы, зайцы, как

У старца набиралось столько хлеба,

Всем находилась корочка в руках?

Раз к пустыньке дивеевские сестры

Дошли порадоваться, испросить

Благословенья батюшкина просто,

Что и не знали как благодарить,

Когда под кельицей медведь на вырост

Средь тепла дня ознобом до костей.

- "Ступай-ка, миша, что пугаешь сирот,

Принес бы утешеньица гостям..."

Зверь потрусил, покой в сосновой зальце

Сладимых слов, вернулся, на листы

Рычал: развертывались, подал старцу

Сот меда самой свежей чистоты.

Сам батюшка с телесными трудами

Соединен молитвой и постом,

Питался больше хлебцем, овощами -

Картошкой, свеклой, луком, а потом

Три года жил: рвал да в горшочек снитку,

Водицы влить, поставить в печку, вмиг

На славу кушанье, вот только не с кем

Делить тот пост: коль инокам велик.

Враг хвойную облюбовал округу:

То обрывает скопную возню

Еловый в келью вкинутый отрубок,

С трудами вытащенный восемью,

То в пустынке, разобранной на восемь

Сторон, сновали пришлые, святой

На воздух поднят, сокрушался оземь,

Жив помощью. Кто у него искал

Свидетельства: духовными очами

Что в горних? Жалко, побывать не там:

Монахам - с бесами как с голубями,

Пустынникам - как с хищниками. Сам

Или подручным не угомониться:

Завел грабителей на огород.

Силен был батюшка оборониться,

Сложил топорик в грядки - Бог хранит.

Под обухом кровь изо рта, копали

Ногами в ребрах: нет ли тайных мест,

До одержанья ужасом, под кельей

И кинули: сокровищ - медный крест.

Приполз к Христову хлебу, окровавлен,

В больничном сне телесно различал

Пречистую с Петром и Иоанном:

"Сей - рода нашего..." Куда врачам

Нет доступа, повторено виденье,

Той радостью излечивалась жизнь

По настоянию Марии Девы,

Отдельным хлебу и воде чужим,

Не доставая до выздоровленья,

Почти до матери-земли согбен,

Разбавил срам бесовских нападений,

Тысячедневным столпничеством сбил,

Молитва мытаря цвела на камне,

Шло умиленье на любом из двух

Камней, опора росту - тело, комель,

Не изнуряя самосильно дух

Внутри молчанья будущего века,

Ни слогом бы душе не повредил,

Встречался кто - к земле, о кои веки

И так лежал, покамест проходил

С оглядкой... К пустынке, на то и дальней,

Свободной в тихих подвига сетях,

Носил еду послушник раз в неделю

И, помолившись, оставлял в сенях

Немного хлеба, квашеной капусты

На крашеном лотке, пока скудна

Молчальничества сущность не в наружной

Ограде, может, в тишине ума,

В которой бес не кроме умиленья

Не поспевает, догонять иссох,

Подобна кротость водам Силоамли,

Текущим тихо, по словам Отцов.


Род кельи - в образ печи Вавилонской

Три отрока, обретшие Того,

Чьим именем спасение беднело,

А не боязнью Слова самого.

Печаль его на Слове: если праздность

Молчальничества, мирно предпочти

Питанью алчущих, отослан-прислан

В молитву всеминутную, начни

Или продолжи безотзывный подвиг:

К причастию в больничный храм - больной,

Покинуть, не стяжать и келий по две,

В затворе в братском корпусе - в одной,

Лампадкой осветленной, кроме печки:

Не зарится ни на охапку дров, -

Лишь старца белый балахон привычный,

Как парус к скорой смерти, лодка-гроб...

Вериги не носил: - "Кто оскорбит нас

И мы евангельски перенесем,

Полезнее желез и власяницы..."

Пшеницу веры Святый Дух скосил,

В затворе велики, огнеобразны

Молитвы батюшки, но все терял,

Стоял перед святой иконой праздно,

Внутри Христа ум в сердце затворял.



БЛИЖНЯЯ ПУСТЫНКА

Ослаб затвор не в подклоненной келье,

Творец и благодати положил:

Чужой вселенной поры проникала, -

"Во, радость моя!" - затопила жизнь.

Молитва неослабна за усопших,

На вход живым еще и не совет

Молиться, где застанет - и спасется,

Хотя бы имя Божье назовет.

Всем кланялся, едва благословлял и

Сам руки целовал у всех, кому

Любовь водой изустной истекала

И как бы растворяла пелену,

Завесу с глаз долой, даль высветлялась,

Дар прозорливости по чистоте:

Что прежде объясненья обстоятельств

Бес на версте, на помысл навести,

Закрыл за теми и крючок накинул,

Согрелся оловянной чаши взгляд,

Споткнулся о дрова, задел за камни,

Вон рубища на жердочке висят,

Протоптанная в угол половица,

Сын Божий на Марииной руке -

Листок заплыл в оконную криницу,

И воздух чист в келейном роднике.


Накрыты гостю батюшкину сбоку

Уста многоречивые рукой:

- "Не так ты, радость, говоришь - не Богу,

Нам неспасенным сердце глубоко.

Ты шел ко мне - при встречном помышленье

Я, грешный Серафим, идти искать

За слабый слог не нахожу полезным,

Лишь верую, что так велит Господь".

Еще гораздо более советов

Искали помощь: - "Ты, что ль, Серафим?" -

Крестьянин в ноги: не в себе не с виду,

А с лошаденкой вместе вон свели.

За шею обнял батюшка: - "Не думай,

Молчаньем оградись, повороти, -

К селу дойдешь, - за те четыре дома,

Отвязывай там, да и выводи..."

Давалось исцеленье по молитве:

У Мантурова, вот, пошли из ног

Осколки кости... Поднесли на лавку

При келье: - "Веруешь ли?" - "Видит Бог". -

"Господь целит, коль веруешь, и рядом

Я помолюсь, убогий Серафим".

Помазал маслом из лампадки в радость

Всем радостям, отпали струпья: сам

Святому в ноги пал. - "По благодати

Тебя врачую первого. Плати,

В евангельскую цену обойдется

Вся жизнь самоизвольной нищеты".


Людей не бегал старец, семь колодцев

Не досчитал, от колокольцев зной

В келейке брошенной, в водоворотцы

Исходит небо летом и зимой. Иоанну

Богослову был источник -

Иконка в столбике, оборонил

От запустенья в плесени бесптичной,

По камушку унизывал родник,

Топорщат перья луковые гряды,

Лег огородец под сосновый крест,

Трудам, жаре, не прохлаждалась сроду,

Устроили о три аршина сруб,

А там обстроен без окошка кельей:


Лампадка, стол ли светит, пояском

Из милого темна за печкой к двери

Притянута каморка с образком.

В два пополуночи - в сырую осень

И в сушь мелькал холщовый балахон,

Мотыжка, полотенцем подпоясан,

Злу русскому молитвенный поклон, -

Назад из пустынки в семь или восемь

С мешком: спина под бременем камней,

Поверх - Евангелие да Апостол...

Зачем? - "Томлю томящего меня".

Усердствовало до двух тысяч на день

Благословенье батюшки принять,

И за полночь ворот не запирали:

Кого от Духа Свята охранять?

Любить кабы не в тягость, то в смиренье:

- "Смотри, пред Господом явися наг,

Да и огарки чтобы не сырели...

Не говори: не так, - а я-то как?"

Не то как в жизни будущего века

Споет тропарь у луковой гряды,

Напоит и подаст живую корку:

- "Гряди дорожкой гладенькой, гряди..."

Другому начатое в наказанье

Отвел: довременное огласить,

Шум мысленный - нездешнего касанье

Одной молитвой только заглушить.

- "Лечиться ли в болезни?" - "Выбор труден,

Для жизни выберись на средний путь.

Хулят тебя - хвали: тебе и судьям

Успеть покаяться подаст Господь".

- "А наказанья Богу не противны?"

- "Не ранами, но милостью, напой,

А можешь, накорми, и нас потерпит

Осьмую тысячу. В одну купель,

Но каждому дан ангел, не судите

Хранителя, не знаем наперед:

Худое что, ну а на самом деле

В дверь покаянья прежде кто взойдет..."

Чудесно исцеленный Мотовилов

От расслабленья не был впятером

Принесен в пустынку просить молитвы

У батюшки, но как бы растворен

В живице... - "Веруешь ли Иисусу,

Что он есть Богочеловек, готов

По ходатайству Матери коснуться

И вылечить? Так ты уже здоров".

- "Как же здоров?" - "Всем телом, совершенно".

В плечо поталкивая, так повел

Не круг сосны, как вознесла вершину,

Над жухлой хвоей духом приподнял,

Вдруг приостановил: - "Теперь довольно.

Христом очистился, - пока страдал,

Душа приобретала, но невольно

Страдал здоровья драгоценный дар".


...Да батюшка-то и ходил иначе,

Все реже к пустынке, сам изнемог,

Легчал, истаивал молебным плачем,

Дощатый воздух ускользал от ног,

И в обиходе жил иным законом:

Из братьи кто-то заглянул: темно,

Огонь тут потянулся из иконы,

Навился на светильник, как в окно

Открылась келья многими свечами.

- "Стараюсь я, убогий Серафим,

Кто верою ко мне - мне отвечает,

Перед святыней свечкой с ним горим..."

- "Мы не имеем строгой жизни, или

Иное время?" - "В сруб идут венцы.

Решимости нет - ежели б имели,

И жили бы как прежние Отцы,

Ведь та же нам Христова помощь ныне

Спастись, ни в будущем печали несть:

Жизнь вечная и пустынки лесные,

Все тот же Иисус - вчера и днесь".



ДИВЕЕВСКИЕ ДЕВУШКИ

Живая нежность истины вселенской,

Хоть батюшка и вывел за порог,

Умалена до мельничной общипки,

До инобытия - житейский круг.

Да и куда от немощи телесной:

Изгорбленный, вот в небеса уйдет,

Так радостен, нельзя смотреть, менялся,

Как бы огнем веселости одет.

В целебном свойстве травяного сбора -

Секирой Божьей срублены: вперед

Родить ужасно батюшкиных сирот, -

Не оживет, покамест не умрет.

Все странно здесь, то близостью разверстых

Ветхозаветных хлябей, а от них

И до лежаночки для бесноватых

В домке первоначальницы, самих

Слов батюшки, двухцветных либо пестрых:

- "Вон, конопля-то, радость, высока,

А как прополют, дак и небо близко,

Во, загустеет, выдернут посконь..."

То колышек с поклоном Михаилу:

- "Ступай к Казанской, от окна смотря -

До межки, пахоты и луговины,

Три раза отшагай от алтаря,

Тут колышек и вбей, чтобы заметить..."

Как Мантуров в Дивеево пришел,

Пришел и в ужас: на заглазном месте

Шаги сошлись, как батюшка расчел.

А годом позже выстругал четыре,

Перекрестил: - "По четырем углам

От колышка вбей, а потом со старым

По всем пяти чтоб камушков поклал".


И тайны никакой, а Божья Матерь

Велела Серафиму из восьми

Общинку девичью начать - обитель

И Свой четвертый жребий на земле.

Меж отслоенных декабрем окалин

Прасковья и Мария, две сестры,

Детеныш Божий, ласковый - вторая,

Две в батюшкину пустынку пришли.

Явились не без устроенья Божья:

Молился между свеч, посторонил, -

Был к первой мельничной сестре не строже,

За младшей: в Царстве порознь предстоим.

С тех пор с дивеевскими и готовил

Столбы и лес на мельницу, готов

Всю зиму был валить, и печь поставил,

Чтоб в пустынке был отдых от трудов.

Дал нитку на закладку, да не с миру,

К Казанской замолола, отлегло,

По клиросу на жернове, по вере

Жить все равно на нету ничего.

За Покровом достроились, для новых

В две линии взял келейки вести

К питательнице. - "Хлебушек прогонит

Унынье-то, пеките свой, к кваску... -

И девушкам: - Какие ваши вины?

Вливаю в мехи новые... - Велит:

- Вас бьют, а вы не обижайте, инок -

Как лапотки, отрепан и отбит.

А лавра-то устроится, живите

Одна душа: да не на все смотри -

И воздухом летит, не все лови - и

Водой плывет, лишь сумочку сбери..."


...Чулочки, что ль, у батюшки спустились,

Вперед услал, так строго поглядел,

Пошли ходчее сестры, спохватились,

Отстал, да на аршин не по земле...

Бруснику брали... - "Ну-ка, убирайтесь!" -

Лесник за плетью вырван из седла,

Искали все, а как вернуться сестрам:

- "Во, радости, дак в землю плеть ушла".

Раз кто бы из сестер молилась в келье

У батюшки, вдруг пронеслася тьма.

- "Во, грешника ведь сатана покинул,

Сюда влетал, душа-то спасена".

- "По зернышку, так все мы и спасемся,

Учены, знаешь, оржаным зерном

Молебным, без меня было посохла,

Земля тут вся святая, Божий корм".

К посту три постниковские десятины

Вместились, в замять обвели раздел,

Все обошли, куда нога достанет.

- "Три раза опахать по борозде

К весне, а высохнет, обрыть канавкой

О три аршина глубины, прошла

Своими стопочками Божья Матерь:

Теперь куда! До неба высока,

Антихристу не одолеть!" И сестрам

Дорыть канавку батюшка велел,

Хотя б на свой аршин вмолиться в остов

Огня, пополнить неба на земле...


Не всем путь в общипку, вот и Елене

Васильевне: - "Ты Мишеньки сестра,

Он мне послужит, приуготовляйся

Ему служить, не будь на жизнь скора".

У Мантуровых под еловым полом

Перед киотом, еле вынес крюк.

- "Да вы не бойтесь, братец, это дьявол",

Когда все вскинулись на мерзкий крик.

Сама у батюшкиных ножек плачет.

- "Ну, коли смеешь, за двенадцать верст

Пойди к казанским, обживи чуланчик,

Твори Исусову молитву..." Весь

Сиял и мельничным велел смиряться

Перед послушной тонкостью души,

И поручал во всем благословляться

Таинственно "у вашей госпожи".

А тут Дивеево лишилось чудной

Марии, вел молитвой Серафим,

Что спрашивала: - "А какие с виду

Монахи-то? Как батюшка?" Своим

Не занята сестра: - "Да ты ведь часто

В Саров ходила..." - "Батюшка велел,

Чтоб я платок повязывала низко,

С тропинки лапничек лишь глаз колол..."

Скорбь старец духом предузнал, оплакал

Не схимой разлученную с сестрой,

Стоящую на воздухе, из злаков

Над жатвою закликал бесов строй...

Страх не ушел, как довелось Елене

Васильевне быть позванной, снести

Предвестие, что батюшка слабеет,

В сиротстве и не думала спастись,

Услышала: - "Во, братец-то твой болен,

И надо умереть ему, велик,

Для сирот ведь дивеевских избавлен -

Ты, матушка, за Мишеньку умри!"

- "Благословите, батюшка!" Смиряться

Смутилась: - "Я боюсь..." - "Боится враг,

Что нам с тобой страшиться смерти, радость,

Ты спасена..." Шагнула за порог

И заболела к смерти, исповедать

Успела: - "За Пречистой поспевать

И в бесконечном коридоре видеть

Сестер, вам запретили называть:

Теперешних, и будущих, и прошлых -

Все шли к неизреченному Огню..."

К Отцу вернулась, трижды улыбнувшись,

За Троицей оставили одну...


А в Благовещенье одну из сирот

Зазвал: - "Не скрой, да умолчи теперь..."

В наплыве леса от порыва ветра

Сама собою отворилась дверь

Возросшей кельи, белыми цветами

Верх осветился - ангелы внесли,

Марии Деве оба Иоанна

Предшествовали, и иные шли.

Испуганная девушка, Царица:

- "Не бойся, встань, - убогий Серафим

Привстал с колен, - двоим виденье длится,

Беседовала с ним как бы с родным,

- Мзда мученицам прежняя, а ныне

Страданьям явным - тайные: сумой,

Сердечными скорбями... Серафиму

Велела: - Скоро к нам, любимче мой".

Остались с батюшкой, а келья смерилась.

- "Сама управит вас, не вознести

От мук, как в Феодосиевой церкви,

Не в алтаре - на паперти... Пройди

Канавкой, полтораста "Богородиц"

Вычитывай: Дивеево покров,

Во, радость моя, для России шуба

Дивеево-то, а рукав - Саров".



СТЯЖАНИЕ СВЯТОГО ДУХА

- "Мы, ваше Боголюбие, с Писаньем

Не согласуем: Дух в деяний дни -

Апостолам в Ахаию - отстанет,

Догонит ли - как распознать могли?"

Взошло на четверть, густо порошило

Сухой крупой, мело на четверток,

Покамест батюшка и Мотовилов

Дошли до пажинки, мутнел восток,

А старец только починал беседу,

Слова отыскивались, легки,

Внимал им "служка Серафимов", сидя

На пне, подросшем прутиком ольхи.

- "Нам сказано апостолом: от глины

Едино - три состава естества,

Лишь Святым Духом вытолкнут из плена

Друг Божеский, хвалебная трава.

Когда нашло от Троицы дыханье,

Адам бысть в душу живу, что его

Огнем не жгло, водою обтекало,

Земля пожрать не смела, таково -

Дать твари имена, чтоб жили с нами

Все свойства, по которым узнают

И ангельской беседы тайнознанье

У Господа, ходящего в раю,

Где за изгнаньем след листочком свернут

От двух деревьев, дни не продлены

За вечность: зло, взойдя в природу, стерто

Хоть некогда от семени жены.

Но память Духа Божия в потере

Сумели возмутить, нельзя терять,

Иначе как узнаем: впали и прелесть,

Или пята, имевшая стереть...

Когда ж по совершении спасенья

В дне бурне на апостолов сошло

Огнеобразной мысли потрясенье,

Грех единеньем с Троицей сожгло.

Помазаны в крещенской благодати

Места скорбящей плоти, дар несут.

Бог, ваше Боголюбие, печати

Свои кладет на дорогой сосуд.

В нас Промысла пожизненная проба

До смерти не отъемлется. Беда,

Что мы, и поспевая в возраст, кроме

Себя и возрастаем - даль бедна

К себе прибегнуть, в образе спасенья

Премудрость Божья: Царство внутри нас -

Диктуем Святу Духу, непосильно

Египетскою тяготой казнясь.

От скорби зыплывем по крови Агнчей:

Нам плоть свою и подает взамен

Плода от древа жизни, нами мучим

За ревность судных ангелов Аминь.

Жизнь нашу Торжищем назвал Бог-Слово:

Окупит кто или пойдет пустым,

Хотя и наменяет дней лукавых, -

Мы тут не за молитвой и постом,

Но множить ими прибыль благодати -

Цель жизни, праведность не доросла,

Не сами по себе, а Христа ради

И Божий Дух на нас ради Христа.

В Отечнике: "Концы пути благого

В дно адово..." Да сами не вольны

И разделить, как действуют три воли:

Спасителя, своя - от духов тьмы.

И только в Троице полны собою:

Ее вселенье в жизни полутьму

Сопребываньем с духом нашим будет

Нам в Господа по Духу Своему.

А сами и сходили бы к обедне -

Нет церкви, либо служба отошла,

В кармане драном позвенели медью -

Нет нищего, пусть вы ради Христа

Другую бы какую добродетель,

Сыскали случай, да рука мягка...

Не то с молитвой: Бог один свидетель,

Себя податель - вытолкнуть легка.

Вот вы теперь с убогим Серафимом

Почли за счастье говорить, ведь так?

Ну, а молитвой - Спаса Всеедина

Беседы удостоены искать.

Вы, ваше Боголюбие, молитесь,

Покамест Духа Божия черед,

А дальше потихоньку упразднитесь

Словам, как в вашу меру снизойдет.

И не скупитесь: дар Святого Духа

В живой пример горящие свечи:

Затеплила другие, не потухла...

Приумножаем, если расточим.

Так бы желал, чтоб вас прошиб источник,

Дар огненный, с ним плесень просушу,

И если в Духе - хоть к суду Христову

Нестрашному: в чем стану, в том сужду".

- "Но как узнать?" - "Да кто ж от нас заслонит,

Когда мы оба в полноте на Треть?"

- "Мне, батюшка, зрачки от молний ломит,

Солому ломит, не могу смотреть!"

- "Да пасмурно ведь..." - "Не со мной неладно,

А вы горите!.." Серафим связал

С собой: - "Вы в том же свете благодатном,

Иначе видеть этого нельзя".

Затемнено молниеносным светом,

Тут как бы той же влагой круг промыл -

Лицо святого, теплой плоти слепок

В среде огня. - "Что чувствуете?" - "Мир".

- "Тот самый мир: уже в глаголе сладость,

В Господнем слове посреди слогов:

"Я мир даю, не мир дает..." И слабость

От полноты вселения Его.

Возрадовались кости наши, схлынет, -

Мы будем скорбны в мире, - лишь когда

Заметит по спасеньи, не как ныне,

Как бы в гаданье, темная вода".

- "Еще тепло я чувствую..." - "Да как же,

Кончается ноябрь, и на вершок,

Должно быть, снегу намело на каждом,

Вон ветер-то, какое уж тепло?"

Прибавил: - "Теплота Святого Духа

Зимой пустынникам ради Христа

Овчиной, в пагубе безводной сухо

Искала теплохладная роса,

Столп облачный гасил не пламень пещный,

По смерти плоть не влагой разлита,

И, стало быть, не в холоде воздушном,

Совлечена значенья, - теплота.

Еще мне невдомек перекреститься,

Лишь помолиться: покажу на нем,

На мне, убогом, может ли вместиться

В нас полнота в одном Лице Твоем.

Для вас сошлось Христово слово: неким

От здесь стоящих не смертельна жизнь,

Пока досмотрит Царством Божьим метким.

Из уст в уста апостолу вложил:

Не пищу и питье, принятье правды

О Духе, исступлением ума

Нельзя найти, пока возможно спрятать,

И я, убогий, не всегда бывал

В последней полноте, не благодати,

Нет, в ней и коротко нельзя пробыть,

Иначе бы сосуды нашей плоти

Надорвались, не вынесли, вступить

В наитие ужасного восторга,

Расплыться жизни временной, тому

Назад спасенье в памяти, поскольку

Нельзя разгладить вечность самому.

И вот уединенную поляну

Дух Божий обратил - разрушил в грань

Меж мысленным и явленным, по ране

Не заживает, переходим грань..."



АДСКИЕ МУКИ

После кончины старца Серафима

Напрасно Мотовилов ездил в Курск,

Когда бы утерял невосполнимый

На языке, доощутимый вкус.

Друг батюшкин искал живых отметин

Забытой радости от первых дней,

Да нет, скорей неуловимых петель,

Увязли ангелы, улов детей,

Пожалуй, и запоминался с детства:

Народ после обедни повалил

К жилому корпусу, пождали тесно.

- "Заснул, видать, не то бы отворил...

Вот разве понаведаться за кельей, -

Раздумывал монашек, - не в окно

Ли выскочил? Гляди, раскрытым кинул,

Вон лапти-то по грядке, все одно

Не сыщете - убег, в траву заляжет, -

Так озабоченно проговорил: -

Вот разве деточкам себя окажет,

Вперед бы их..." - и прочь заковылял.

Веселая побежка без надзора

По бархату, еловый лес взрослел.

Из-под слепого иглистого сора

Метнулась в горько-сахарной смоле

От старичка проворная поляна,

Так что покинул подрезать траву,

Почуяв в милом воздухе изъяны,

Незаперты лесные закрома,

Но чуть не двадцать дискантов застали

Врасплох покорно к детям подойти:

- "Сокровища, сокровища! Устали..." -

Всех прижимая к худенькой груди.

А то еще Господним указаньем

Как собирало батюшку с детьми:

Был с матерью, присутственным касаньем

Мальчонка в келье прыгал, лет семи.

Одернула: - "Да стой же!.." Не укрыла

От взгляда Серафима: - "Не мешай!

С малюткой ангел, матушка, играет.

Христос с тобою, деточка, играй!"

Не ангелов всегдашнее служенье

Как уподобить Серафим не знал,

Одежды их - какому украшенью,

Молниеносной сути белизна

Переполняла меру не виденья -

Явленья, ярым воском до краев:

В благую церковь помнилось вхожденье,

Не то и только - выход из нее.

И промыслительными семенами,

Не матерью - вдовой сооружен,

Родному Сергию поименован,

Храм дивным иждивеньем прихожан.

То с матерью на строящейся церкви -

На колокольню только поднялись,

Как спичкой, белой рубашонкой чиркнул

По кирпичу - и не летелось вниз,

А мать почти паденьем истязала

Себя, теперь как бы и не своя,

Откуда не запомнила, сбежала...

Сыночек цел и невредим стоял.

То в десять лет болел: и ноту, в ломоте

Березовой, еловой ли, пока,

Тепла в виденьи сонном. Божья Матерь

Сказала - исцелит, своим крепка:

Из Коренной из пустыни икону,

Ударил дождь, для краткого пути

Несли двором их, поднесли больного

К иконе приложиться - смог сойти...


...Навел хранитель батюшкина слова

Поездкой в Курск не перемену мест -

В усилье к прославлению святого

Попущена геенской черни месть.

Да, памятно, во вражьих нападеньях

Не усомнился Мотовилов, - внял

Не до полна: не во плоти - в мечтаньях,

Мол, бился бесоборец тыщу дней.

В любых словах отслаиванье тени:

Не призрак, но в реальной жизни бес

Хотя бы в том, что побороться с "теми"

Одушевился батюшкин боец.

Напуган батюшка: - "Помилуй! Что вы,

Нам с вашим Боголюбием не знать,

Из них малейший, как зацепит коготь

За землю, может и перевернуть..."

- "У бесов разве когти есть?" -

"Чему же Вас в университетах... нет когтей,

Дак может и хвостов нет у чумазых -

Какими явятся... Нельзя гнусней

Изобразить подобьем, а подобье

Необходимо: нечисть отцвела

От Бога, в самовольном отпаденье

Не утаила жуткого числа.

Но будучи сотворены в незримой

Природе духов, помрачили суть,

Оставшись для людей необоримы,

И когтем могут землю повернуть.

Одной лекарственною благодатью

Вне непогоди, сушь через стекло..."

Так страшно Мотовилову: событье

Не явится как въяве, затекло,

Пустился бы в объезд почтовых станций,

А то очнулся в полусне свечи,

Добро бы в рукописях разобраться:

Записка с бесноватой, промолчит:

К причастью приступала, православной

И одержимой с лишком тридцать лет...

- "Вздор! Кровь и тело Бога, кроме слова,

Как бы в меня посмел вселиться бес?"


И в горделивое мгновенье ока

Сквозь судорожно сжатые уста

Втянулось облако из льда и смрада.

Спасительного имени Христа

Ни мысль не вспомнила и обезручен,

Ограды знамением не скроил.

Господь сподобил три геенских муки

Домой донесть, чтоб самый след кровил...

Горевший трое суток несветимо

Не сожигался, как бы на весах

Колеблемый, двоился серным дымом,

Слоями сажу скреб, видна на всех.

Второю - в лютый тартар двое суток

Вмерзал, не прожигал за полчаса

Ладонь свечой. Причастьем обе муки

Хоть есть и пить давали, как списать

Про третью, даже на полсуток меньше,

Зато велик был и непостижим

Червивый ужас, телу не помеха,

А не запомнил, как остался жив,

Мозг червем переполнен - не вмещался,

Вползренья плыл и в уши выползал,

Во внутренность входил, не прерывался:

Растягивал его и в руки брал...

Живому другу, батюшкой утешен,

Страдальцу, комнатку прошел - исчез:

- "Один целитель вам - святитель Тихон,

Как явит мощи - отслоится бес".

И тридцать с лишком лет, пока дождался,

Стоял и плакал в алтаре, дышал

Одною верой, гнет освобожденья,

А так уже намучилась душа,

Когда за Херувимской в реку пенья

Сойдет владыка Тихон, преподаст

Того премирное благословенье,

Чей беспределен замысел о нас...



КРУГ ПРОТИВЛЕНИЯ

- "Во, радость моя!" - загустел избытком,

Духовным медом, лжицею черпать,

Вблизи угодника студеной ниткой

Под медный крест точила благодать,

Хоть ангельская очередь святого

Не утоляла, но: стяжите мир,

И тысячам круг вас не уготован -

Намолен воздух, лишь вдохнуть самим.

Не для чего собой насытил дебри:

Помимо братолюбья во властех

Российских зло копилось противленьем,

Что сокрушало даже неуспех

Посланничества истины рожденья

Второго, свыше... Может, нет нужды?

Хранилась в неизвестности враждебной

До исполненья общей нищеты

Или смыканьем круга противленья:

Святого пересел лжеученик,

Чей род указан пальцем: Толстошеев.

- "Не воструби, но и не премолчи". -

Осторониться беззаконных. Страшен

Смешок остатка: тешил тонкий бес,

Увязший в Богородицыной пашне,

Без семени родил, хотя исчез.

Гостился подражатель суетливо:

Благословить в вериги позвенеть

Лихому старец отказал шутливо:

- "Почем вериги, если вволю снедь..."

Раз к Мантурову подосмел послушник:

- "Брел к старцу, - он берестой воду льет

На ручки, на головку... Так-то скушно:

Оставь то, что задумал наперед..."

Напуган живописец. Собеседник

Еще поспел к источнику. Святой

В свидетели брал, размывал усердно:

- "В душе Ивана не повинен..." Свой

Еще - уже своим остерегаться:

- "Во, радость моя! Каково пустым..."

Завязывался в послушанье старцу,

Покамест не покинул монастырь.

Канавку обходили, жил неделю,

А батюшка по скольку раз на дню

Все отсылал, да выгнать не посмели -

Лип Толстошеев к святости. "В одну

Метель и возмутитель всего света,

Весь свет и я, убогий Серафим..." -

Все восклицал не уберегший места

Тепла за часть в любой из половин.

Не то как за порожком сенец тесных,

Уже за домовину обходил,

Одной из девушек: - "Не живописец". -

Так скорбно: - "Я вас духом породил..."

Как порядили: и на беса мелок -

На дело Божьей Матери? Бог весть

Послал, свидетеля. Противник жалок,

Смеркалось время, бесоты не счесть.

И полому Ивану может статься:

Развязан по рукам, а не хитер,

Глядит отцом - не видит ужас старца -

В приобретенье мельничных сестер.

Любви нет - нищеты нет: всякий призван

Рождать духовно, в русской церкви все

Кормить вольны, вода и хлеб не пресны -

Нищ праведник, пока взойдет посев.

Любви мазок, манок - едва опасен

Для вызволенья братней добротой -

(Ведь оставлял же Серафим: "Останься") -

Не батюшкиным сиротам устой.

Под келью предсказанья подевали,

На хороводе ставили, хромым

Хлеб поднялся на корочке, ломали:

Послушником накоплен Серафим.

И вот уже "прекрасная" подмена:

Заботится подкрестный ученик

О сиротах заместо Серафима -

Господь вручил? - к Дивееву приник...

За батюшкой на девять лет хватило

Убогой пищи и простой любви,

Не мельничные девушки лучину

Жгли за молитвой - Свята Духа жгли..

Навел сосредоточенную злобу

На мельничных потом, пока честной,

Купался в поученьях, было сладу

С казанской общиной - искал шесток.

Для батюшкиных: как бы ни ютиться, -

Жизнь бедная, но начала сиять.

Не то казанским: в ревность - как поститься,

Поклоны класть, за службу достоять.

Разлад в сложении: не обе скопом -

Одна, смешенья не перенесут,

Иван усвоил: - "Ни нога не ступит,

Пока не вытравлю - змеей вползу..."

В ком Божьей Матери свидетель верный,

Не на две мельничных не поделить,

А образ русской церкви совершенной

Вручен во благовременье явить?

Кто выморочил, в свой устав смешались

Вина властей с мучительством святых,

Какой отец затмил, что Толстошеев

Спасал, а не слепец сманил слепых?


...Запекся срок церковного стоянья

Юродивой, на годы помрачил:

Как сестрам в храм - ставала с краю ямы,

Вся вымокнет, швыряла кирпичи...

Поднять духовный смысл такой работы:

Как бедной до смерти водобоязнь,

Так нерушимой Троице Господней

На службах без любви - другая казнь...

И все разоблаченья - лишь бессилье,

Растянутое на десятки лет,

Вослед за Серафимовым наследством

По родине приплясывает бес.

Так сирот мучил Толстошеев ловко:

Версту от мельницы, печатный храм,

А кельи развернул спиной к канавке,

Засыпать сором - на народе срам...

За горькою усмешкой Серафима

К одной из мельничных: - "Ты доживешь,

Суды к нам будут, нас суды не минут,

Ну, а чего судить-то - не уймешь!"

И Мантуров понять беды не смеет,

Не то чтоб изнемог нести суму,

Но батюшка не заступает сирот,

Во сне явился другу своему:

Ни малого земного утешенья,

Ни даже обнадежил, не видать,

А подал просфору: - "Для исцеленья

Отдай... да некому ее отдать!"

И показал, как отойдет из храма,

Как сам он, дополняющим число,

В часоворот, антихристово время

Кружит по толстошеевским часам.

Над чем смеялся старец? Да над бесом:

Судами, мученичеством сестер

Ничтожное великим сделать, басом

В петуший дискант втиснутым, везде

Немирным цветом русской церкви, гладко

Уставная мелела колея,

Не сдвинув заведенного порядка

С горы катящегося колеса...

Христов посланец, но кому был послан.

Когда жизнь явно рушится? Кому -

То уцелело слово: - "Я воскресну

В воскресной церкви Духу Твоему".



АПОКАЛИПСИС СВЯТОГО СЕРАФИМА

- "Сей взысканную за тобой пшеницу

В колючки, при стране, - куда девать? -

Хоть на кости прозябнет... Не чиниться,

Одежку русскую не раздирать.

В чью меру все? Светильня, воск, немного

Пойдет огня соединить в венце,

В слиянии свечном чадит пред Богом

В течение, начале и конце.

О трех причинах: праведник с коленей

На дню седмижды падает - назвать

Едва грехом, когда за покаяньем

Преизобиловала благодать,

Не то и оскорбил Творца: касаньем

Подможет бедной совести - вон тем

Грехом окалены, за покаяньем

Кровь, Тело и елей - косились Тайн.

Но также беспричинная причина:

От церкви отмирает Святый Дух

И Бога не донес - не наученье:

Тут вера и терпение святых.

Грех сторожем, меняемся местами,

Нам, здешним, не заложены врата

По слову Тайновидца: "Побеждаяй

Наследит вся..." Молися за врага".


...Как батюшка из кельи, так качаньем

Огонь лампадный за свечным, в упрек:

- "Пока живой, не троньте, а кончину

Открою пламенем из-под дверей".

На запах гари, перед ранней, в сени

Вбежал послушник, надо б дверь с крючка,

Снег в темноте на тлевшую холстину,

На книги подле двери, хлопоча,

Монахи ощупью, по стенке, к старцу,

Коленопреклонен, нашли свечу,

Вот балахончик осветился вкратце,

Крестом ладони к белому лицу...

- "Когда меня не станет, вы ходите,

Как время, вы идите, не со мной

Рыдать - вы скорбь на гробик приносите

И оставляйте, я для вас живой...

Опасность посередке, а по краю

И Господа упросим, и под тем

Под православным радостным покровом

Искомой выспренности не найдем.

Не то чтобы за благами земными

Небесной родины искать, но раз

Вся церковь молится, себе носили

Друг друга тяготы, так не про нас:

Бесплодность добрых дел не Христа ради,

Великая подмена зла добром

Без братолюбья? В этом огороде

Покорный овощ житель не добрал..."

Но робким прозорливцем не отпрошен,

И даже камни еще не вопят,

Навязаны как будущее с прошлым

В безвидной вечности на краткий взгляд.

Как выдохнуть тот ужас, если рядом

И не спасется никакая плоть,

Не сократись те дни остатка ради,

Уже теперь как будто в крылья плеть,

Или как рыба в плавники, в утробу

Ушла земную, поднята на тех,

На праведных, не терпит почва злобу,

Хоть поношенье в воздухе и смех.

Мучительно неясно, что нам значит,

Свечной огарок в мерном камне гас,

Да не потух, не учит, а пророчит:

- "Не вам даю, а миру через вас".

Незадолго до слабых плачей наших,

Утертых предстоящими стократ,

Тогда и толкованьями не начат,

И в новой жизни еле приоткрыт

В строках царю - по батюшкиной смерти

Придет в Саров, - как милая семья,

Не пропадет Россия, Божья Матерь

Путь неутешный примет на Себя.

Покамест власть церковная ранима,

Святые посылаемы, лишь в них -

Хоть и не внял Спаситель Серафиму

Спасать владык - Своих еще хранит

В церковном омертвенье, тронул жилы -

Ни боли, уклонение владык

В забвенье цели православной жизни -

Стяжанья Духа Свята, как возник

Разлад, не только в келье инодневной -

Поныне каждым бревнышком болит -

Виденье в духе: русская равнина

Накрыта теплым облаком молитв,

Народу стала истина невнятной,

Вернее, невместимой, сам святой

Так горевал, что всякий виноватый

Обласкан впрок Христовой правотой,

В пространном батюшкином объясненье:

Что "после православья первый долг -

Усердье к царству русскому, не с нами,

Не нам терять его, не взяли в толк:

За нашу нераскаянность избавит

Не крови, не погибели - земля,

Чей крайний край сохранность православья, -

Как бы скача от радости, - взяла

Своих, как на крыло, зенице ока

Господнего - своих - и таковых,

Хранящих, как зеницу, дольше срока

Живую истину среди других,

Укрыты, как Илья, да не один ведь -

В Израиле седмь тысяч, уповать,

Не больше ли у нас, а все отнимут -

Господь окрест, чего ж нам унывать?"


По-летнему Дивеево-то рядом,

Как царская семья найдет приют,

Во, загудит Иван Великий, радость,

Да накоротко, Пасху допоют,

А там... - отплакать бы... - За былью краткой

Спешащих ангелов уже навис

Над нами окаянный. С виду латкой -

Канавка-то - стеною до небес,

Да низко русскому без покаянья,

Антихристовым множеством томим,

Пока в единственном не узнан, явном,

Белеет рожью вечность перед ним...

Живой бегущих мертвых настигает -

Как бы в себе ответил, - а настиг,

Так ведь мучителя не посчитает,

Чтоб с воздаяньем не соотнести,

Лишь бы не знать, противнику явиться

При двух прорехах, проповедь чиста -

Трехсполовинойлетнее предвестье

Уплаты за подмену - в цвет креста.

Всем сети, хлебные расставит печи,

Из ситного, не демонам одним,

Кто по причине недостатка в пище

Поклонится, не помрачится днем,

Но как бы истину - от воскрешенья

К печати, отсеченью правых дел

О праворучье, не без утешенья -

В колене Дановом не проглядел.

Рассеянный, к пределам иудейским

Сберег народ, сквозь сон монет в горсти

Нищелюбив, а милосердьем детским

Жестоковыйного не обольстит...

Пока на время бесы вознесутся

До ангелов, изменит вид. За весть

С себя отдать, за страхом не спасутся

Бежать до робкой перемены мест.

Жестоких надзирателей наставит,

Печать мучителя не на чело,

Дак на руку, и тем едва достанет

Еды, на стогнах ужас, никого

Спасенных в седмеричном исчисленье,

Век будущий глядит осьмым числом,

А мы все не насмотрим исцеленья

Под херувимов зрительным крылом.

Ко времени не слово псалмопевца,

Любовь Христова: разорим закон -

На совести проступит, не записан,

А всякий помнит очередь за кем

В шестое и седьмое время-церковь:

За братолюбной частью не сождем,

Народоправной горечи потерпим,

Не выйдем между ними, как войдем -

Столь тесно связаны, ни для какого

Не исключенья из семи времен:

Одно в другом, последнее в искомом,

Пока извергнуты, не отвернем

Лица от батюшкиного наследства,

Народу явленного в полноте

Господним словом: - "Сыне, даждь ми сердца,

Все прочее сам приложу тебе..."



НАРОДНАЯ ВЕРА

Разобраны Дивеево, Саров

Подземной кодлой от крылец до матиц.

Надеемся лишь, отняты даров,

Что иноки впрок наносили святость.

А батюшкина помнится вблизи:

Вольнешь в оконце, рукавом не вынешь,

Метаться станешь - внешний дом сквозит,

Двоится - расслоишь, а не увидишь.

Страшимся просто ощутить внутри

Присутствие того, чему нет мысли,

О чем бы и не только говорить,

Не думать вовсе - жили тут, да вышли.

Недобираем зоркости, кто смел -

Принять со всею правдой ко спасенью,

А не прикрасить, коль не досмотрел,

Да там и спрятаться в своем усилье?

Пусть даже то остатняя мука

В горсти дырявой всенощной целебной

И нищем далеке монастырька,

Соленых стен молитвы чернохлебной,

И лучшее - хоть меньшее, да зло,

Несет печаль, но быт - не сор житейский:

Что добрым попечением вросло

В ограду храма, разве покосичся,

За пестроту никто не укорит:

Вседневный гул, шум мыслей будто глохнет

При святости, в молитве прогорит,

И одеревенеет, то просохнет.

При нелюдимой келье забытье,

Отдача суеты, пока достроим -

Расхлебываем следом за житьем

О бок его строенье умовое.

Ни дерзновенья на народе: нет,

Не посудить о святости - не смеем,

Хотя взглянуть как на прямой предмет

Не наученья - поученья ею.

Тут русский взыскан: праведность страшна

Из недостоинства. По благодати

Войти в икону - плачем истемна,

Нещадно распинаясь на окладе.

А там не вне себя, а в ней самой

Ответ душе - кем подан? Не искомый:

Хранили с небреженьем, ждем с сумой.

Подправить русский: следует церковный.

Все притечем, своя и со своим,

Себя теряем в православном хлебе,

Голодные, пока не утолим

Успения единым на потребу.

В толпе идущему - какой ни есть

Потерянный, в сетчатку не вмещался,

Перед угодником незваных несть,

Не принятых: покаялся - вмешался.

Предстательства отыщем за святым,

Церквоточивой просьбы, припаданья,

Молебную святыню потребим,

Насытим быт духовным пропитаньем.

Частицей из просвирки вынут смысл -

Не явный, не касанием рассудка

В истории кромешной будит жизнь,

Водимую святым по общим судьбам.

Каким-то русским скопом и живем

И в нестроенье - всем церковным телом,

Хоть изредка умирены родством

Забывчивым в крестьянстве - царстве теплом.

Тут дело не в духовной глубине,

Таинственное знанье русской веры

В предметном смысле действия извне

Святых икон, остановились в двери,

Поверх сознанья к корневым сетям,

Помимо плоти даже, кровь мешает,

Подпочвенная влага жития Святого,

истинная проницает.

Телесно душно в русском храме, ждем,

Другой раз не протискаться со свечкой,

Духовно умещаемся в одном,

Покуда все не умалимся в вечном.

Вот только множественность одолеть:

Единый лес не соприроден листьям.

Тут нашу меру некуда девать,

А там душа не занимает места,

Никак из слова веры не сплетет,

Не выговорит, в сытную святыню,

Прозябнув в жирной почве, в слепоте,

Повернута церковным тяготеньем.

Повреждены, состав иной ни в ком

Не победителен, но может статься -

Во всем народе, коли подпадем

Молебной власти благодатных старцев.

Не умным вразумленьем освятят,

Но умным деланьем, стихией Божьей,

Которой ангелы не пролетят:

Воскрылья стянуты гусиной кожей.

На проповеди нам не достает

Раздельных слов: народ последней числит, -

Пусть даже истовую достоит,

Намолит службу - слышит мимо мысли.

Насколько благодатнее на нем

Церковным чтеньям - робким, не до слуха...

Быть проповеди - понятой на ум,

Не к разделенью властью Свята Духа

Евангелья у алтаря: зашло

За разуменье слово, смысл короткий,

Излитый на дополнивших число,

Молитвой взятых из среды народной.

Природным навыком устранены

Мытарства слов поверх Богослуженья.

Для русских двери приотворены

Родительских икон из вечной жизни.

Не славолюбье в местной правоте,

Не "многи горницы" - одной избою,

Не слухом полнятся, но в полноте

Страдательного слуха знанье Бога.

Еще неизъяснимей - нету Дня

Нести в чем, по воду не посылали,

Черпать ладонью, коли нету дна,

Напиться с листиками православьем.

Свои нетвердо помним имена,

А встретим в белом балахоне старца,

Несет смиренно наши бремена,

Ходатая за русских в Божьем Царстве,

И так все просто - не о чем сказать,

Ни о лампаде, для мирского глаза

Темны венцы, а просто так спасать -

От тыщи лет ни лада, ни уклада.

Равнины глинистой не просветить

Саровским светом вне Христова света,

На лавке, привалясь ко тьме, сидеть,

Лучей неизлучимых звать, ответных.

Надолго непонятно в житии,

Не сытно хлебцем на тряпице частой,

Бесцветно здешним цветом: припади

К следам от легких стопочек Пречистой

Нет меры человеческой, в лесах

Своих с холщовой торбой шел угодник

И нет, в неисследимых чудесах

Из виду выпал за трудом Господним.

Как одуванчик, батюшкин цветок,

В материи изжелта-белой - сеял,

И вот лишь Богородицын платок

Наполнен за округлым вознесеньем...

1981




ТИМОФЕЙ ВОРОНИН


ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРАФИМ


ВСТУПЛЕНИЕ


Душа моя, вспомни те давние годы,

Когда по дорогам тянулись подводы,

И лампочек не было под потолком,

И газ не горел голубым огоньком,

И в городе были дома, как в деревне,

И город навозом и печкою пах,

И ясное солнце на зорьке вечерней

Сияло на всех золотых куполах.


В то время, далекое, мудрое время

И воздух был чище, и люди добрее,

Горела в углу пред иконой лампадка,

В кроватке малышка посапывал сладко,

И лик Богородицы, полный любви,

Глядел на заветные земли свои -

Над Русью Святою от первых веков

Простерла Пречистая Дева покров.


И много молились в те давние годы,

И много грешили, да каялись так,

Что слезы, как самые чистые воды,

Смывали с души беззакония мрак.

А если случалось врагу подступиться

К пределам родным - изо всех городов

Стекался народ, чтобы до смерти биться

За Русь православную, землю отцов.

А ныне, душа моя, все мы забыли,

Забыли любить и забыли прощать,

Как прежде прощали, как прежде любили.

Давай же послушаем давние были

И станем немножечко лучше, чем были...

Так дай мне, Господь, разуменья начать.



ГЛАВА ПЕРВАЯ

Мы повесть начнем, помолясь об успехе,

О русском монахе со светлым лицом.

Он жил на Руси в девятнадцатом веке,

Молился и плакал о каждом калеке,

О каждом пришедшем к нему человеке,

И был для народа духовным отцом.


Родился он в городе Курске, в июле,

Наверное, ласковым солнечным днем,

И лучики солнца к нему заглянули

И стали играть шаловливо на нем.

И мальчик смеялся, и словно светился

Неведомым светом младенческий лик,

И кто-то ему до земли поклонился,

И, кажется, кто-то шептал и молился:

- Младенец сей будет пред Богом велик.

Три раза в купель малыша опустили

И Прошей его, помолясь, окрестили.

Отец его был из богатого рода

Прославленных в Курске купцов Мошниных.

Держал он четыре кирпичных завода,

Старался ни в чем не обидеть народа,

Был честен и грудью стоял за своих.

В тот год, когда Прохор на свет появился,

Отец над постройкой собора трудился.


И мать его, тихая, нежная мама,

Хранила семью, не жалея трудов,

И мужнино дело она понимала,

И, чуткая сердцем, нередко бывала

Последней опорою сирот и вдов.

Но года не вышло с рождения сына,

Собор не достроив, скончался отец.

И матушка твердо у Бога просила

В скорбях ей подать благодатную силу

Снести драгоценного мужа конец:

Без страха закончила мужнино дело,

Ведь ей этот труд не в диковинку был,

И звон колокольный к далеким пределам

Над Курской землей величаво поплыл.


Как Проша любил колокольные звоны,

Высокие своды, молитвы, поклоны!

Бывало, народ разойдется - глядишь:

Стоит на коленочках подле иконы

И молится Матери Божьей малыш.

Однажды случилось ему разболеться.

Лежал он, смертельным недугом томим.

И болью зашлось материнское сердце,


Не чая увидеть сыночка живым.

Метался и бредил больной в лихорадке,

И вдруг - при сиянии слабом лампадки

Склонилась Пречистая Дева над ним.

И к детскому лбу прикоснулась прохлада,

Повеяло запахом дивных цветов...

Сказала ему Богородица: "Чадо,

По милости Божией будешь здоров".

А дней через пять с чудотворной иконой


Торжественный ход завернул к Мошниным,

И лик Пресвятой улыбнулся знакомо,

Когда проносили его над больным.

И Прохор почувствовал: мало-помалу

По телу его теплота разлилась...

- Я выздоровел, мама! Я выздоровел, мама! -

И матушка долго его обнимала

И плакала с ним, благодарно крестясь.


Года проходили, и Проша трудился,

Был брату и матери верным слугой.

Но в сердце его огонек засветился,

Источник Небесного света открылся

И звал в неизведанный путь за собой.

Еще до рассвета, продравши глазенки,

К заутрене мальчик счастливый спешил,

Вставал в уголок у любимой иконки

И слушал священника голос негромкий

И сам Милосердного Бога просил

О том, чтоб у матушки было здоровье,

Чтоб дело у старшего брата пошло,

Сердечко святое горело любовью,

И всем от нее становилось светло.

А после, весь день проводя за трудами,

Привык он молитву одну повторять:

Ни дома, ни в лавке торговой, а в храме

Хотелось ему без конца пребывать.

И вскоре увидела добрая мать,

Что сын помышляет постричься в монахи.

Привыкшая с кротостью все принимать,

Она не сдержалась и стала рыдать,

И жгучие слезы свои утирать

Концом рукава домотканой рубахи.

Но Божию волю увидевши в том,

К иконам с молитвой лицо обратила,

Вздохнула и Прохора благословила

На подвиг монашеский медным крестом.


Их шестеро с Прохором вышло из Курска.

Оставили юноши семьи свои,

Чтоб в кельях суровых постигнуть искусство,

Как все помышленья, желания, чувства

Исполнить сияньем Христовой любви.

Шел Прохор с друзьями в осеннюю пору

По мерзлой дороге в далекий Саров,

Туда, где из чащи дремучего бора

Вставало огромное зданье собора,

Сияя свечами пяти куполов.

Под вечер, как раз накануне Введенья,

Дорога к воротам Сарова пришла.

Уже начиналось всенощное бденье,

Из храма неслось величавое пенье,

И Прохор застыл у ворот в умиленье:

Душа долгожданное место нашла.


С тех пор он уже не покинул Сарова,

В столярне работал, на клиросе пел,

И старых монахов в печали суровой

Он ласковым словом утешить умел.

Бывало, и сам загрустит, затомится:

Вздохнуть бы - а здесь все труды да труды,

И сердце еще не умеет молиться

И бьется, как в плен заключенная птица,

Как путник в пустыне без капли воды.

Но тут же опомнится. Бога прославит

И станет себя самого укорять:

- Спаситель воскрес и Адама восставил,

И грешникам Церковь Святую оставил,

И нет нам дороги теперь унывать!

Два года в обители Прохор трудился,

За сердце веселое всем полюбился,

Да много святой в этой жизни страдал:

Три года потом он водянкой томился,

Подняться с постели не мог и молился,

И Господа славил, и милости ждал.


Однажды решился отец настоятель

К больному известных врачей пригласить.

Но Прохор молил его, лежа в кровати:

- Отец мой, Господь и Пречистая Матерь

Одни только могут меня исцелить.

И батюшку он со слезами просил,

Чтоб тот его Тайнам Святым причастил.

А после Причастия сердце горело

И был на душе несказанный покой.

И Прохор увидел: вокруг посветлело,

И стены как будто исчезли, и тело,

Казалось, уже расставалось с душой...

В тот миг появилась Пречистая Дева,

С любовью страдальцу в глаза поглядела,

До тела больного коснулась рукой.

Стояли Апостолы справа и слева,

И к ним обратившись, промолвила Дева:

- Сей нашего рода избранник святой.

На следующий день он поднялся с кровати,

Как прежде, в столярне пилил и точал.

Дивилась о нем монастырская братья,

А он только славил Пречистую Матерь,

С весельем глядел и смиренно молчал.



ГЛАВА ВТОРАЯ

Монахи в обителях Господа молят

За всех на земле, за тебя, за меня.

Не будет молитвы монашеской - вскоре

Весь мир захлестнет беспощадное море

И тьмою покроется наша земля.

Монахи не ищут удобных тропинок,

В ночи непроглядной им выбора нет.

Над пропастью черною шествует инок,

Со змеем стоглавым ведет поединок

И с помощью Божьей выходит на свет.


Сердца их с рожденья горят негасимо

Каким-то таинственным жгучим огнем...

Стал Прохор-послушник отцом Серафимом,

Он пал, трепеща перед Богом незримым,

И братия в церкви молилась о нем.


С тех пор ни одним помышленьем лукавым

Нечистый не мог Серафима смутить;

И, воин Христов, он в боренье кровавом

У Господа вымолил страшное право

О всякой душе христианской просить.


А вскоре он был уже в дьяконском сане

И крепко служенье свое полюбил.

За службой беседовал он с Небесами

И верил, что в каждом присутствует храме

Господь в окружении Ангельских Сил.


Как батюшка Тайн Святых причащался!

Живого Христа у себя принимал,

Небесным огнем изнутри освещался,

В пустой уголок алтаря удалялся

И молча горящему сердцу внимал.


И часто потом приходящему люду

Говаривал с верой глубокою он:

- Дано христианам великое чудо -

Кто Тайн Святых причащается, всюду

Средь моря житейского будет спасен.


Однажды отцу Серафиму случилось

Служить за обедней в Великий Четверг.

Молился народ, духовенство молилось...

Внезапно лицо у него изменилось,

Застыли глаза, устремленные вверх.


А там, несказанною славой сияя,

В лучистом блистании, ярком до слез,

Перстами молящийся люд осеняя,

И батюшку словно к себе призывая,

По воздуху шел надо всеми Христос.


В алтарь увели Серафима монахи.

Уже отошла Литургия давно,

А он все стоял в изумленье и страхе,

И щеки его то алели, как маки,

То делались бледные, как полотно.


Часа через три он в себя возвратился,

Духовным отцам обо всем рассказал.

Они говорили, чтоб он не гордился,

Смирял бы себя да побольше молился,

Да чтобы о виденном в храме молчал.


Шесть лет продолжал он служение в храме,

В священника был посвящен на седьмой.

Но сделался батюшка болен ногами,

Не мог уж стоять на молитве часами,

А сердце стремилось к пустыне лесной.


Туда, где в чащобе саровского бора

Заброшенный домик нашел Серафим,

Чтоб в тайне от всякого праздного взора

Учиться в смиренной душе разговору

С Пречистою Девой и Богом Живым.


Вскопал огород он, подправил крылечко,

Лежанку устроил себе на полу.

Едва освещала грошовая свечка

Чурбан деревянный, убогую печку,

Иконочку Матери Божьей в углу.


И в этой-то пустыньке адская сила

Восстала со злобою всей на него.

Пойти на особенный подвиг решил он:

Три года на камне у Бога просил он

Помиловать грешную душу его.


Три года, воздевши молитвенно руки,

Один среди ночи на камне лесном

Терпел Серафим несказанные муки,

И звери бежали от камня в испуге,

И бесы дрожали при мысли о нем.

Отечеству нашему страшные беды

В последнем столетье пришлось пережить.

Но батюшка сам, добровольно изведал

Такие над немощной плотью победы,

Чтоб рядом со всеми страдальцами быть.

Но тысяча дней и ночей миновали.


Окончил свой подвиг отец Серафим.

Душа его светом нездешним сияла,

И вновь испытанье ему предстояло:

Пройти через смерть и остаться живым.

Трех бедных крестьян из одной деревеньки

Лукавый навел на безумную мысль,

Что батюшка прячет какие-то деньги,

И старца ограбить они собрались.


Под вечер сухие деревья рубил он,

Когда между елок увидел троих.

И мог бы он с ними помериться силой,

Но, Богу взмолившись, топор опустил он

И принял жестокие раны от них.


Назавтра монахи служили в соборе,

И слабенький возглас послышался им:

Неведомо как оказавшись в Сарове,

На каменных плитах в церковном притворе

Лежал без сознанья отец Серафим.


Был батюшка при смерти больше недели.

Врачи, наконец, осмотрели его,

Дивились, как дух еще держится в теле,

И твердо сказали, что раны смертельны

И сделать не могут они ничего.


Лежал Серафим, безысходно страдая,

Душой уходя в непроглядную тьму,

И вдруг, одеянием царским блистая,

Касанием ласковым боль утишая,

Явилась Пречистая Дева ему.


Как прежде. Она на него поглядела -

Горел состраданием лик Пресвятой:

Стояли Апостолы справа и слева,

И к ним обратившись, промолвила Дева:

- Сей нашего рода избранник святой.


Совсем уж поправился батюшка вскоре,

Да только вот сгорбился сильно с тех пор,

Ходил, опираясь на длинный топорик,

Но вид его радостен был, а не горек,

Весельем светился приветливый взор.


Злодеи же пойманы были. Сурово

Помещик хотел наказать крепостных.

Но батюшка, полный любовью Христовой,

Простил их и даже уйти из Сарова

Грозился, когда не помилуют их.


Господь покарал нечестивцев: сгорели

Их избы, и к старцу все трое пришли.

Стояли они на коленях, смотрели

И слова от страха сказать не умели,

А он поклонился им сам до земли.


Полгода прошло и вернулся в пустыню

Молиться и плакать отец Серафим.

В молчание он погрузился отныне,

Встречался с одними зверями лесными,

Кормил их монашеским хлебом своим.


Был батюшка тайн возвышенных зритель.

Шел жизни пустынной шестнадцатый год.

И близился час возвращенья в обитель,

Где должен был душам заблудшим служить он,

К себе принимать православный народ.



ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В то время Россия уже заболела, -

В грехах нераскаянных бился народ,

И вера простая с веками слабела,

И сердце иное молиться не смело,

Просить не умело у Бога щедрот.


Меж тем Бонапарт попущением Божьим

На Русь православную двинул войска.

Опомнился царь, испугались вельможи

И поняли: выжить Россия не может

Без веры живой в Иисуса Христа.


И близился час Серафиму открыться,

Смиренным сиянием мир осветить.

Чтоб всякий у батюшки мог научиться

Как радости вечной причастником быть.


И к сердцу саровского старца простого

Припала Россия, грехов не тая:

У пустыньки ближней в версте от Сарова

Услышал народ драгоценное слово -

Приветствие новое: "Радость моя!"


Крестьяне, купцы, гордецы-генералы,

Дворяне, дворовые - возле него

Все гордое, страстное, злое теряли

И Господа Духа Святого встречали,

Быть может, не ведая сами того.


В Сарове один генерал оказался,

И только простым любопытством ведом,

Он к батюшке с другом своим постучался,

И вид его гордым и важным казался -

В крестах и наградах да грудь колесом.


Прошло полчаса, и от батюшки вышел

Согбенный, заплаканный тот генерал,

Никак он не ждал откровения свыше,

А тут он всю жизнь от начала услышал

И бездну греха своего увидал.

И долго еще вспоминал он с отрадой,

Как батюшка кротко его обличил:

Посыпались сами кресты и награды,

И старец промолвил:

- Бог милостив, чадо,

Ведь ты незаслуженно их получил.


Однажды крестьянин пришел к Серафиму

Да к батюшке - в ноги:

- Ты что ль Серафим,

Украли последнюю в доме скотину,

Помилуй, отец, без нее-то, вестимо,

Не выжить жене и ребяткам моим.


Тихонько в себе Серафим помолился

И место, где лошадь найти, указал,

Вот только просил, чтобы тот потрудился

Молчать. До земли мужичок поклонился,

Простился и... лошадь свою отыскал.


Помещик один до того разболелся,

Что косточки стали из ног выпадать.

Врачи разводили руками: - Надейся

На Бога, - тут способ леченья имелся

Нехитрый - молиться и помощи ждать.


Однажды его принесли к Серафиму:

Лежал он у батюшки в келье без сил,

Страданьем телесным жестоко палима,

Душа его старца святого молила,

И батюшка тихо больного спросил:


- Ты веруешь Богу?

- Да, батюшка, верю.

- Ты веруешь?

- Верю.

- Ты веришь? ответь!

- Я верую, батюшка, верую!

- Верь же,

Что собственной силой ты встанешь теперь же

И с этого дня перестанешь болеть.


Поднялся больной и шагнул осторожно

И стал как ни в чем не бывало ходить:

- Ты спас меня, батюшка!

- Что ты, возможно ль?

То дело совсем не людское, а Божье -

Свое же созданье мертвить и живить.



* * *

Вот так он и жил в многолюдной пустыне,

Безмолвно беседуя с миром иным,

И брал преподобный на плечи святые

Все то, что несли ему люди простые,

Несли и просили: - Спаси, Серафим!


С мешком за спиной, опершись на топорик,

В льняном балахончике старый монах...

Толпился народ, волновался и спорил,

И шел к Серафиму - с семейным ли горем,

С недугом ли, просто ли каясь в грехах.


Но грузом тяжелым ложилась на плечи

Подъятая ноша болезней и бед.

И знал он, что близко заветная встреча

С тем краем, где боли и горести нет...


Был день новогодний. За службою ранней

Стоял со слезами отец Серафим,

Простился со всеми монахами в храме:

- Спасайтесь! Венцы нам готовятся с вами, -

Сказал он с улыбкою ласковой им.


А ночью глубокой у батюшки в келье

Пасхального пения слышался звук:

- О Пасха нетления, мира спасение! -

И в строгом Сарове отрадой весенней

В ту зимнюю пору повеяло вдруг.


Так батюшка с нашей землей расставался,

И в путь собирался к Отцу своему

На следующий день Преподобный скончался...

Напуганный запахом дыма, стучался

Напрасно келейник в то утро к нему.


Уже за обедней пропели "Достойно" -

Дымилось у батюшки в келье тряпье...

Застыл на коленочках старец.

Спокойно глядела Пречистая Дева с иконы,

Встречая любимое чадо Свое.


Сходился народ отовсюду в обитель,

Молясь об усопшем и плача о нем.

Но словно бы сам он шептал: - Не скорбите,

Я жив! На могилку ко мне приходите

И с верой просите меня обо всем.


И шли - в девятнадцатом веке, в двадцатом,

Идут и поныне и будут идти,

Чтоб дивную правду о Боге Распятом

У гроба убогого старца найти.







ВЛАДИМИР ВОЛОЦКОЙ


СВ. СТАРЕЦ СЕРАФИМ, САРОВСКИЙ ПУСТЫННИК И ЗАТВОРНИК


Пред нами образ старца величавый,

С очами светлыми, с приветливым лицом,

Сияющий небесной ныне славой,

Увенчанный нетления венцом.


В труде тяжелом, подвиге суровом

Он нрава светлого в себе не угашал, -

Встречал пришедшего всегда приветным словом

И "радостью" своею называл.


Из уст его лилось живое слово,

И слушающий пользу получал:

Он речью языка простого

С очей людских, как бы покров снимал.


Не отчуждением холодным, но приветом,

Любовью к ближнему и ласкою дыша,

Звучала речь его смиренная при этом, -

И умилялась, от слов его, душа.


Вся жизнь его суровая, святая,

Была великим подвигом одним...

И мы теперь, "житье" его читая,

Молитвой теплою угодника почтим!


Прошло уж больше веку ныне

С тех пор, как в Саровской пустыне

Молитвой, подвигом святым

Спасался старец Серафим.


Угодник был смирен и прост

И, несмотря на строгий пост,

Он на году сороковом

Пригож и полон был лицом.


Высокий ростом и с густою

Окладистою бородою,

Богатырем он был сложен

И замечательно силен.


Лицо с приятной белизной,

Цвет глаз небесно-голубой,

Взгляд проницательный, живой,

Густые брови, нос прямой.

А кудрей светлая волна

Ему легла на рамена.



* * *

Лицом был светел Серафим

И светел духом и умом,

И крепок разумом прямым.

Он в одеянии простом,


В одном лишь белом балахоне

Ходил и летом и зимой

В пустыне на своем "Афоне",

Перенося и хлад и зной.


В потертой камилавке старой,

"Бахилы", лапти на ногах,

Да рукавиц из кожи пара,

Вот все, в чем был одет монах.


Сума с Евангельем святым

Была всегда повсюду с ним,

Да на груди у Серафима

Висел крест медный и простой, -

От матери его родной

Благословенье в путь святой.



* * *

Над Саровкой в лесной глуши,

Над кручею горы высокой,

Ища лишь пищи для души,

Монах жил в келье одинокой.

Сосновый сруб ее был мал.

Лишь два окна, с лежанкой печка,

Да сени с дверью на крылечко. -

Вот что собой он представлял.


Развел отшельник Серафим,

Трудяся сам всегда над ним,

И огород для овощей, -

Кругом, в защиту от зверей,

Он все оградкою обвел,

И ульи ставил в ней для пчел.


Отрадно было в летний зной

В тиши под сению лесной;

Зато в суровый зимний хлад,

Завоют ветры, загудят,


Застонут снежные метели,

Забьет сугробами тропинки...

И после, целые недели

Нельзя добраться до пустыньки.


В лесной глуши угодник Божий

Уединения искал,

И, если встретится прохожий,

Лицом на землю упадал.


На речь молчаньем отвечая,

В Святом Писании витая,

Казалось, мысль его жила

И всюду видела дела,


Или места кругом, святые,

Всем христианам дорогие.

(В Евангелие погружен,

Оттуда взял названье он.)


Так, лес дремучий Серафим

Назвал "Святой Иерусалим",

Места подвижников, при этом,

Звал Вифлеемом, Назаретом;


Саровку звал "поток Кедронский"

"Голгофой" - горы, "Елеонской",

Свою-же, с пустынькою, он

Звал сам всегда - горой "Афон".


В тиши, в безмолвии глубоком,

В посте, молитве пребывал

Всегда отшельник, и искал

Лишь Бога в помысле высоком,

И о земном не помышлял...


Но скоро мир о нем узнал.

И потянулись по тропинке

К святому старцу на поклон

К убогой маленькой пустыньке


Толпы людей со всех сторон.

За поученьем и советом,

За утешеньем во скорбях

Шли люди, каясь во грехах.


И всех встречал, святой, приветом.

Одно лишь более всего

Порой отшельника смущало,

Что много пустыньку его

Отвсюду женщин посещало.


Он помнил про святой закон,

Что воспрещает на Афон

Вход женщинам; и вот с мольбою

Он обращается такою:

Да знаменье ему даст Бог,

Чтоб он решить сомненье мог.



* * *

На утро после Рождества,

В день Богородицы Святыя

Собора, церкви торжества,

Тропинкой чрез холмы крутые

Идя в обитель к литургии,

Душою чистой погружен

Глубоко в помыслы благие, -

Вдруг с изумленьем видит он,


Что сучья с сосен вековых

Его тропинку завалили

И путь в обитель преградили...

Тогда упал он возле них,


Шепча Творцу благодаренье

За разрешенное сомненье.

Он в этом видел указанье,

Что внял Господь его желанью

И ныне преграждает сам

В его пустыню вход женам.


С трудом чрез сучья перелез,

Пробрался далее чрез лес,

И, полон радостью живой,

Едва поспел он в храм святой.


Отец Исаия служенье

Соборне в храме совершал

И вот, в великое мгновенье,

Во время "Херувимской" пенья,


Пред ним вдруг Серафим предстал,

Прося его благословенья,

Чтоб был отныне возбранен

В его пустыньку вход для жен...

И старцем был благословлен.


Тогда, в свою вернувшись келью,

Топор с собой святой берет

И на тропинку сосны с елью

Он валит, заграждая ход.


Теперь не только-что женам,

Но невозможно и мужчине

Добраться до его пустыни.

С большим трудом он даже сам


Лишь раз в неделю шел в обитель

И запасался хлебом там

На все семь дней пустынножитель.

Но в подвиге своем, с годами


И хлеб вкушать он перестал,

Питаясь только овощами,

Что огород ему давал.

В неделю-ж первую поста,

Во славу Господа Христа,


Он пищи вовсе не касался

И Тайн в субботу приобщался.


Студеной зимнею порою

Из-под метели снеговой,

Отшельник с песнею святою

Сам отрывает домик свой,


И разгребает хоть тропинку

От речки на гору в пустыньку.


Идет ли к речке за водой, -

Он снова песнею святой


Вокруг пустыню оглашает

И всюду Бога прославляет.


Порою летней в огород

Работать Серафим идет -

И песню Богу воспевает

Или Евангелье читает.


Но часто, вдруг среди работы,

Забудет бренные заботы,

И в созерцании глубоком

Стоит с поднятым "горе" оком.


В себя душою погружен.

Умом витает в небе он.

(И на лице его сиянье

Лилось от богосозерцанья.)


Под праздники пустынножитель -

К вечерне тихо шел в обитель.

Всегда всенощную стоял

Там у Зосимы и Савватья.

Там Тайн причастье принимал,

Потом беседовал он с братьей


И речью мудрой и простой

Всю братью увлекал, святой.

Но лишь начнут к вечерне звон,

В пустыню удалялся он.



* * *

В пустыне он душой познал

Средь тишины уединенья,

Всю мощь внимательного чтенья,

И так он братью поучал:


"В тиши, вдали от жизни шумной,

В уединенье прочитать

Полезно Библию разумно, -

И даст Господь вам благодать.


Одно лишь это упражненье,

Помимо даже добрых дел,

Вам может принести в удел

Великий дар - дар разуменья".


Покоя не ища и не щадя земного,

В своей пустыне строго соблюдал

Он "правило Пахомия святого".

В полночный час он ложе покидал,


Молитвы утренни, восстав от сна творя.

Потом всю ночь, пока взойдет заря,

Пел полунощницу и утреню, - читал

И "первый час". Когда же наступал


Девятый час утра, то - "третий" и "шестой",

Затем "девятый час", вычитывал святой.

Когда же луч зари вечерней угасал,

То "монастырское" он правило читал.


Но, несмотря на эти все моленья,

Проснувшись иногда, он падал на колени.

Кладя земные у святой иконы

По тысячи, и более, поклоны.



* * *

И многие из братьи, в умиленье,

Хотели разделить его уединенье.

И всех их принимал с любовью Серафим.

Но вынести никто не мог лишений с ним,


И уходили братия опять в свою обитель,

И оставался вновь один, пустынножитель.


Но, умиленные его духовным светом,

Из братьи многие к нему шли за советом.

И им он говорил о силе и значенье

Молитвы внутренней, - о ней свое ученье


Отшельник праведный не прочитал из книг,

Но жизнею своей и опытом постиг.

Вот как беседовавшим с ним

Об этом говорит угодник Серафим:


"Когда сумел ты сердцем возлюбить,

И Богу истинно решился ты служить,

То должен в Божией молитве подвизаться

И непрестанно в памяти Господней упражняться,


Молитву Господу в уме своем творя,

И лишь умом всечасно говоря:

Иисусе, Господи, мя грешного помилуй"

(И мир пошлет Господь душе твоей унылой),


"Иль к Богородице, твердя на всякий час:

Владычица святая, спаси ты нас.

Иль, вместо этого Владычице моленья,

Ты ангельское вспомни поздравленье".


"Мы можем к Богу, - учит Серафим, -

Приблизиться, соединиться с Ним,

При мире совести и строгом охраненье

Нас от рассеянья, при этом упражненье".


"Лишь непрестанною молитвой можно нам, -

По Исаака Сирина словам, -

Ко Господу приблизиться", - и старец Серафим

В своем учении вполне согласен с ним.



* * *

Удаляясь страстей мира ложного,

Обратя на молитву весь пыл,

Нападением духа тревожного,

Духа зла, он преследуем был.


Раз, в пылу его жаркой молитвы,

За стеной заревел страшный зверь;

И послышался шум, как бы битвы;

И народ к нему ломится в дверь.


И с петель его дверь соскочила,

И тяжелое, с громом, бревно

В келью бросила адская сила...

Но его не коснулось оно.


И так тяжко полено то было,

Что, трудяся над ним в восьмером,

Да и то лишь на силу-на-силу,

Братья справилась с этим бревном.


Но, терпя и потом навождения,

В чащу леса отшельник спешит.

И становится там для моления,

На огромный и плоский гранит.


В противление духу кромешному

Бога молит послать ему сил.

"Боже, милостив буди мне, грешному!"

Он, как мытарь, молитву творил.


В непрерывном труде и моленьях,

Так он тысячу дней и ночей

На холодных и диких каменьях

Простоял на молитве своей.


Там на камне и отдых давая

Грешной плоти, недолгий, он спал.

Скудной пищей себя подкрепляя

О душе лишь, святой, помышлял.


"О душе лишь одной все старанья

Мы должны бы уметь прилагать.

Но, для бодрости сил поддержанья,

Нужно пищей себя укреплять".


"Ибо, если мы, подвигом трудным,

До того свою плоть изнурим,

Что ослабнет и дух, - безрассудным

Будет то", - говорит Серафим.


Как светло на молитвенный подвиг

И разумно взирает угодник!


Эти камни, на коих в пустыне

Подвизался угодник в лесах,

Берегутся теперь как святыни,

Сохраняясь на прежних местах.


Раз, забравши топор,

Он пошел в темный бор,

Чтобы дров для себя нарубить.

Вдруг увидел старик

Трех злодеев лихих

И злодеи те стали грозить:


"Деньги нам подавай!

У тебя денег, чай,


Много. Куры, поди, не клюют.

К тебе ходят всегда

Богачи, господа,

Да и денег немало несут".

- "Денег нет у меня,

Бессеребренник я", -

Улыбаясь старец сказал.

Но никто из воров

Не послушал тех слов,

Будто Божий угодник им лгал.

Был силен Серафим

И топор острый с ним,

Но противиться, кроткий, не стал.


"Нож поднявший, ножом

И погибнет потом" -

Как нам мира Спаситель сказал.

Он отбросил топор,

И схватил его вор

И на старца святого напал.

И с разбитым челом

Топора обухом

Без сознанья угодник упал.

Изо рта, из ушей

И пробитых костей

Головы его хлынула кровь.

Но злодеи опять

Его стали терзать

И избили всего его вновь.


Не найдя ничего

Во всей келье его,

Испугались злодеи деянья.

И напал на них страх,

И они второпях

Убежали, страшась наказанья.


Долго, долго в беспамятстве старец лежал,

Но пришел понемногу в сознанье.

Кое как свои руки от пут развязал

И тотчас, несмотря на страданье,


Он в молитве Творцу упадает немой,

Вознося Ему пылко моленье

За спасенье свое, а злодеям святой

Просит Бога простить согрешенье.


На другой только день и с ужасным трудом,

Через силу, в обитель добрался,

И всех в ужас привел жалким видом своим

Как лишь только он там показался.


Его уши, чело, волоса головы,

Все запекшейся кровью покрыты,

И лицо и уста запеклися в крови,

Зубы выбиты, руки избиты.


В монастырской больнице пять месяцев он,

Временами теряя сознанье,

Пролежать после этого был принужден,

Но он кротко сносил испытанье.


Для злодеев своих сам пощады молил,

Угрожая покинуть обитель,

Коль их будут казнить.

Суд людской их простил,

Но Господь не простил. Вседержитель:


И дома и дворы их пожаром пожег,

Обратил все добро в пепелище.

На бродячую жизнь трех злодеев обрек

И лишил их и крова и пищи.


Но едва поправляться лишь начал больной,

Стал мечтать и скучать понемногу

О своей одинокой пустыньке лесной,

Где так сладко молился он Богу.


И придя к настоятелю, стал говорить,

Что по келье своей одинокой

Он тоскует, и просит его отпустить

Снова в пустынь на подвиг высокий.


И напрасно вся братья молила его,

Чтобы он не покинул обитель,

Настоятеля просьбы презрев самого, -

Непреклонным остался проситель.


Вот заглохшей тропинкой лесною опять

Он до тихой пустыньки добрался,

И, Господню призвав на себя благодать,

Новым подвигам веры предался.

Святого старца Серафима

В мирянах Прохор было имя.


У матери его с отцом

Был в Курске каменный свой дом.


Держа немалые уж годы

Свои кирпичные заводы,


Отец подряды брал; притом

Он был зажиточным купцом.


И капиталы Исидор

Сколачивал с давнишних пор.


Изрядно жил купец Мошнин,

С женой, Агафьею, своей,

И был у них уже один

Малютка, старший, Алексей.


Второго ж сына родила

Жена двадцатого числа

Июля, тысяча семьсот

В пятьдесят девятый год.


Лет за семь до его рожденья

Исидором большой подряд

У горожан своих был взят:

На их построить иждивенье


Огромный, новый, пышный храм

Во имя Сергия Святого.

И за постройку такового

Взялся подрядчик уже сам,


По плану славного Растрелли,

Как прихожане захотели.


Но отошел он к праотцам,

Начав лишь храма построенье.

Увидя смерти приближенье,

Он, преданный своим мечтам,


Жене завет оставил свой:

Самой достроить храм святой.

Чрез восемь лет сооружен

Был этот храм и освящен.



* * *

Агафья, сделавшись вдовой

С двумя вдобавок сиротами,

Усердно занялась делами.

В заботах жизни трудовой,


Средь треволнения земного,

О Боге не позабывала;

И сына своего меньшего

Всегда во храм с собою брала,


Стремясь малютке понемногу

В сердечко детское вложить

Любовь и к ближнему, и к Богу.

Хотела в нем она развить,


От первых дней его рожденья,

Покорность, кротость и смиренье.


Жила она благочестиво

И помогала очень многим

Соседям бедным, особливо

Больным, сиротам и убогим.


Но вся и все вниманье

Ушли на сына воспитанье.


От самых малых детских лет

Всегда особый Промысл Божий

Его хранил от всяких бед.

Раз как-то в летний день погожий


Его с собою мать взяла,

Когда смотреть за стройкой шла.

На колокольню по лесам

Они вдвоем взобрались там.

Взойдя на ряд лесов последний,

Неловко как-то ножкой стал

И с высоты такой упал

На землю мальчик семилетний.


В отчаянье, напрасно, мать,

Стремглав с крутых мостков сбегая,

Его убитым уж считала

И бросилась к нему, рыдая, -


Уже успел малютка встать

И тихо продолжал стоять,

Не испугавшися нимало...

Воочию Божья благодать

На том младенце почивала!


Так года через три, опять

Его особо посетила

Господня, снова, благодать.

Ему тогда лет десять было.


Был Прохор хорошо сложен;

И крепок телом, и силен,

И, при хорошем поведенье,

Имел способности к ученью.


Ум отличался остротой;

В труде усидчивость, терпенье,

А память редкой быстротой,

При этом, кротость и смиренье.


Ученье быстро шло вперед.

Особенно последний год.


Но вдруг прервалося ученье:

Опасно мальчик занемог,

И на его выздоровленье

Уж врач надеяться не мог.


Прикован недугом к постели,

С улыбкой кроткой на устах

Лежал он многие недели,

Стремясь к Творцу в своих мечтах.

Он мысленно молился Богу,

И Бог, его молитве вняв,

Смирил души его тревогу,

Ему видение послав:


Во сне Владычица Святая

Ему явилась, обещая

Его, не в долге, посетить

И от болезни исцелить.


И матери о том видении

Поведал он по пробуждении.


Спустя недолго крестный ход

С иконой "Знаменья" идет

По Курску, улицею той,

Где в доме мучился больной.


Вдруг начал сильный дождь идти.

Чтоб не измок честной народ,

Для сокращения пути,

Свернул с дороги крестный ход


Чрез двор Мошнинский проходной.

Несомый матерью, больной

Во двор на встречу им спустился

И там к иконе приложился.


С того чудесного мгновенья

Злой недуг стал ослабевать

И началось выздоровленье.

А скоро Прохор мог уж встать.


Вот как исполнилось виденье

И совершилось исцеленье!


У Прохора был старший брат.

Торговлей, ради барышей,

Был занят в лавке Алексей, -

И скоро очень стал богат.


Зато у Прохора нимало

К торговле сердце не лежало.

К сокровищам он не стремился,

Ему не льстили барыши,


Как часто юноше казалось,

Что жизнь в миру его томит,

А сердце страстно порывалось

Все в монастырь и в тихий скит.


И, поборов свои сомненья,

Он принял твердое решенье

Покинуть суетный сей свет

И дать монашеский обет.


И мать, смирив свою тревогу,

Его судьбу вручает Богу


И так покорно говорит:

"Что ж, если чувствуешь призванье,

Господь тебя благословит

И укрепит твое желанье".


Оставив брата, мать, именье,

Во имя Господа Христа,

Он просит лишь благословенья

У матери родной, - креста.


Благословила его медным,

Рыдая, мать большим крестом,

И он, в своем наряде бедном,

Не расставался с ним потом.


И вот он, юношей цветущим,

В свои семнадцать только лет,

Нам представляется идущим

В град стольный Киев. Там совет


Он с детства в мысли погрузился

Лишь о спасении души.


Усердно отрок вдохновенный

День каждый церковь посещал

И там молитвою смиренной

Свой ум и сердце просвещал.


Чуждаясь сверстников своих,

Отверг он игры, развлеченья, -

И проводил все Воскресенья

За чтением духовных книг.


От ранних юношеских лет

Монастыри ему служили

Любимой темою бесед:

О том - подвижники как жили,

О подвигах, молитве их,

О их деяниях святых.


И древних иноков житьем,

Постом их, жизнью многотрудной

В воображении своем

Увлекся сильно отрок чудный.


На самой юности поре

Он думал о монастыре.


Душою юноша стремился

В неведомый далекий край,

Где жил бы в Боге он, молился

И заслужил небесный рай.


Получит он и указанье:

В какой обители святой

Исполнит он свое призванье

И даст обет желанный свой.


Вблизи от лавры инок Досифей

В Китаевской обители спасался,

Известен жизнью строгою своей,

Он ныне там в затворе подвизался.


К нему-то Прохор шел благочестивый,

Чтоб от него благословенье взять

И чтоб ему отшельник прозорливый

Благоволил обитель указать.


Войдя к нему, поклон земной свершая,

Он душу всю пред иноком открыл,

И Досифей, его благославляя,

Грядущее провидя, говорил:


"В Сарово ты направь свой путь,

То место будет во спасенье

Тебе, иди и там пребудь.

И там на век успокоенье


Получишь после дней земных.

Иди же, чадо, с миром, ныне,

Дух Свят, сокровище благих,

Направит жизнь твою в святыне".


И вот, послушный воле той,

Он Тайн Христовых причастился,

К мощам, к иконам приложился

И в путь отправился святой.


Иоанн пустынножитель,

Иеросхимонах

Основал сию обитель

В Саровских лесах.


В славу имени Христова

Пустынь та немало,

С тысяча семьсот шестого

Года уж стояла.


И подвижников трудами

Стала всем известна,

И прославилась с годами

Ими повсеместно.


А теперь отец-строитель

Там Пахомий был.

Прохора в свою обитель

Старец поместил.


Встретил радостно, любовно

Юношу простого,

В нем угодника он словно

Прозревал святого.


Прохор начал испытанье.

Разные заботы

Нес он с братьей послушанье,

Исполнял работы.


И в просфорне он трудился

Или на пекарне,

После резать научился

Крестики в столярне.


И другие послушанья

Нес он без разбора,

И никто его роптанья

Не слыхал, иль спора.


А в часы богослуженья

Прежде всех был храме

И молился в умиленье

С тихими слезами.


Все выстаивал служенья,

Уходя последним;

Было редкостное рвенье

В послушнике бледном.


Он усердно занимался

И Святым писаньем:

Весь он чтенью предавался,

Всем своим вниманьем.


Был умерен в сне, в жилище.

Ночью мало спал.

Мало ел, и то он пищу

Раз лишь в день вкушал.


Так позднее в поученье

Он в своем писал

И такое наставленье

Братье излагал:

"За обедом ешь довольно

В ужин - воздержись.

В постный день же добровольно

Раз вкушать потщись".

"И за трапезою сидя,

Ты не осуждай:

Сколько каждый ест не видя,

Лишь себе внимай".


"Принимая пищи бремя,

Душу не забудь,

И в молитве в это время

Умственной пребудь".


"С девяти до часу ночи

Спи спокойным сном,

Коль не хватит сил и мочи,

То приляжешь днем".


"Так держи без измененья

До кончины дней;

Это для успокоенья

Головы твоей".


"Кто так прожил неизменно,

Тот всегда бывал

Весел и здоров отменно

И не унывал".


"В молодых летах я тоже

Путь такой хранил,

Весел, слава Тебе Боже,

И здоров я был".



* * *

Но та жизнь не приносила

Удовлетворенья;

Вся душа его просила

Лишь уединенья.


Всю обитель окружали

Чащи вековые

И на душу навевали

Помыслы святые.


Помогала глушь лесная

Богоразмышленью,

Душу всю располагая

К тихому моленью.


В чащу Прохор удалялся;

Там он, одинокий,

Без помехи предавался

Подвигам высоким.


В ней он сделал понемногу

Из ветвей строенье

И туда молиться Богу

Шел в уединенье.


Там Пахомия Святого

"Правило" свершая,

Каждый день с молитвой строго

Пост соединяя,


В среду с пятницею пищи

Вовсе не касался,

И в лесном своем жилище

В Бозе подвизался.


Приобрел он уваженье

Жизнею святою

И от всех расположенье

Нрава добротою.


Так в молитве непрестанной

И всегда в трудах,

Он нашел покой желанный

В саровских лесах.



* * *

На лоно матери-природы,

Здоров и полон юных сил,

Он, презирая непогоды,

В шалаш молиться уходил.


Но через два, с немногим, года

Вдруг разразилася невзгода:

К одру прикован молодой

Был послушник болезнью злой.


Распухло все младое тело,

Оно мучительно болело,

И он лежал лишенный силы.

Отец Иосиф старец хилый,


Наставник, сам за ним ходил,

Из рук поил его, кормил.


Его вся братья навещала

С отцом Пахомием самим;

Ему страданья облегчала

Писанья чтением святым.


Безропотно неся мученья,

Он только об одном грустил,

Что на Господнее служенье

Ходить во храм лишен он сил.



* * *

И на одре болезни лежа,

Свершает юноша больной,

Держаться "правила" того же

Моленья Богу всей душой.


Во власти недуга лихого

Три года Прохор пролежал,

Но всё лекарства никакого

Он от врачей не принимал.


И вот, когда с особой силой

Страдальца недуг охватил,

Грозя ему уже могилой,

Его Пахомий посетил.


И стал усердно настоятель

Принять врача его молить.

"Господь мой будет врачеватель", -

Все продолжал больной твердить.


"Христу себя я поручаю

С Пречистой Матерью Его,

А Вас, убогий, умоляю

Его мне дайте Врачебство".


Тогда больного причастили

Святых Великих Тайн Христа,

И радость в душу возвратили,

Улыбку счастья на уста.


Лежал он в трепетном волненье

И с просветленною душой,

Сомкнув уста в слепом моленье,

И небо видел пред собой...


И Богоматерь в несказанном

Сиянье стала перед ним

С Петром апостолом, с Иоанном.

Перстом указывая им,


Сказала: "Нашего сей рода";

К больному взор свой устремила

И на страдавшего три года

Чело десницу возложила.


Болезнь тогда же ослабела,

И вдруг исход себе нашла,

И вся материя из тела

Чрез правый бок струёй текла.


И стало тело все здорово,

Лишь где текла матерья, след

Остался на боку больного

Еще на много, много лет.


Дивилися выздоровленью

Немало иноки его,

Но Прохор про свое виденье

Не рассказал им ничего.


И лишь пред смерти приближеньем

Об этом многим говорил.

И Богородицы явленьем

Выздоровленье объяснил.



* * *

Не мало душевной борьбы принесло

Для Прохора это страданье -

Любовь его к Богу горела светло,

Окрепло его упованье.


И, лежа в глубоких священных мечтах,

Он в вере сильней утвердился;

И, с ложа болезни чудесно восстав,

Усердней и жарче молился.


Ha подвиг тяжелый, за сбором на храм

В окрестных местах подаянья,

По селам и ближним вокруг городам

Он послан в святом послушанье.


С охотою Прохор несет подвиг такой,

Повсюду на храм собирая.

Дошел и до Курска с своею сумой;

Но мать померла уж родная.


К могиле родимой с слезами припал

И жарко над ней помолился,

Да брата старшого потом повидал

И далее в путь свой пустился.


Брат Прохора, Курский купец, Алексей,

Помог ему щедрой рукою

Построить больницу и церковь при ней,

Тряхнувши своею мошною.


А Прохор престол в ней, трудился над ним,

Сработал к ее освященью,

И в то торжество он уж был Серафим,

Приняв за три дня постриженье.


Прошло уж восемь долгих лет,

Как все оставивший земное,

В обитель юношей пришед

Нес послушанье он святое.


И вот в расцвете полном сил

И в двадцать пять всего лишь лет

Он окончательно решил

Навек оставить грешный свет...


Отец Пахомий совершая

Чин постриженья сам над ним,

По вере пылкой нарекая,

Ему дал имя - Серафим.


И восприемными отцами

У Серафима были сами

Отцы Иосиф и Исайя,

Чья жизнь прославилась святая.


Сподобясь ангельского чина,

Еще усердней Серафим

К молитве стал; Господь Единый

Был в мыслях всюду, вечно с ним.


Со взором боговдохновенным,

С молитвой пламенной в устах,

Владыкою преосвященным

Замечен скоро был монах.


И, видя редкостное рвенье

Монаха юного сего,

Свершил Владыка посвященье

В иеродиаконы его.



* * *

Всегдашним самоотвержденьем,

Всечасно о грехах скорбя,

И непрестанным принужденьем

На доброделанье себя -


От ранних юношеских лет

Он шел подвижникам во след.


Путем суровым воздержанья,

Постом, молитвой и трудом,

Лишь кратким подкрепляя сном,

Довел себя до состоянья


Духовной трезвенности он,

Душою в Боге погружен.



* * *

Почти семь лет по посвященьи

Он непрерывно был в служенье.


Под праздники и воскресенья,

Питая помыслы благия,

Без сна до самой литургии

Он проводил всю ночь в моленье.


Бог подкреплял его тогда,

И он не чувствовал труда,

Служа как будто в забытьи

О теле, пище и питье.


Господь, на труд его взирая,

Ему виденья посылал

И, этим ревность укрепляя,

На подвиг силы подавал.


Он часто ангелов схожденье

За литургиею видал;

Их с братьей пенье, сослуженье,

Нередко в церкви замечал.


В одежде белой златотканой

Они, как молния, горя,

Красой блистали несказанной,

Он видел их у алтаря, -

И сладостное впечатленье

На душу делало виденье!


От радости неизреченной

Все сердце таяло его

Как мягкий воск, и он, блаженный,

Не помнил больше ничего, -


Лишь помнил, как входил во храм,

Да выходил оттуда сам.


Но особенно было виденье

Замечательно также одно.

И оно среди богослуженья,

Ему Господом было дано.


Как-то раз при стеченье народа,

Предстоя пред святым алтарем,

Возгласил после малого входа,

Поведя во вратах орарем,


Он слова: "и во веки веков"

Вдруг, замолкнувши после тех слов

И прервавши Господне служенье,

Он остался стоять без движенья...


Как-будто солнышко лучами

Сверкнуло пред его очами;


И в умиленье Серафим

Увидел Господа пред ним.


В небесной славе и сиянье

И в ослепительном блистанье

Христос по воздуху идет,

Светло взирая на народ.


Вокруг Него был ореол -

Как будто рой летящих пчел,

Его отвсюду окружил

Бесплотный сонм небесных сил, -


Архангелов и херувимов,

И ангелов и серафимов...


Во храме, ставши над амвоном,

Благословил всех бывших в оном.

И, вслед за сим, в иконе местной

Сокрылся, внидя, Царь Небесный.


Но, видя бывшее пред ним,

Как будто он окаменел,

Стоял недвижный Серафим,

И то краснел он, то бледнел.


Два иеродиакона тревожно

Тогда к святому подошли,

И под руки и осторожно

Они в алтарь его ввели.


Но два часа он в умиленье

Стоял недвижно без речей,

Как будто чудное виденье

Еще не скрылось из очей.


Христа чудесного явленья

Никто с ним вместе не видал,

А потому его волненья

Никто тогда не понимал.


И Серафим о нем молчал.

Лишь одному он рассказал,


И то угодник обещанье

От слушателя о том берет,

Что будет тот хранить молчанье

Всегда, пока и сам умрет:


..."ты с тем умри,

И никому не говори".


Но с беспредельным умиленьем

Перед угодника смиреньем,

Ту тайну слушатель открыл,

Когда святой навек почил.


Через семь лет ему кончалось

Тридцать четыре от рожденья,

Тогда же рукоположенье

В иеромонахи состоялось.


С тех пор два года Серафим

Во храме занят был служеньем,

Свершая литургии чин

С особенным благоговеньем.


Почти безвыходно во храме,

Средь непрерывного служенья,

Остаток времени мольбами

Он наполнял и совершенью


Келейных правил посвящал,

Да послушанья совершал.

И лишь под вечер только мог

Уйти в лесной свой уголок,


И там в молитвенном молчанье,

Отдался богосозерцанью.


Но вся душа в уединенье

Рвалася, подвига алкая;

И просит он благословенья

Уйти в пустыню. Глушь лесная


Уж приютила Дорофея

В смиренной келье; близко с нею

Жил схимник Марк, а дальше старый

Игумен Саровский, Назарий.


Оттуда в двух верстах над речкой

Саровкою лесной, в горах,

Облюбовал себе местечко

Для тихой пустыни монах.


И там в смиренной келье тесной,

От Сарова в пяти верстах,

В глуши безмолвной и безвестной

Стал жить в молитве и трудах.


В воскресный день, по послушанью,

Один из братьи приносил

На всю неделю пропитанье.

И этот труд не малый был:


Зима суровая снегами

В лесу тропинки заметет,

И тонет он в снегу ногами,

И с ношею едва бредет.


Дойдя до кельи, в сени входит,

Поклон отшельнику земной

Кладет, и тотчас же выходит

И возвращается домой.


Был невелик запас недельный, -

Из хлеба только состоял, -

Но с добротою беспредельной

Отшельник птиц им оделял.


И звери той глуши дремучей

Не опасалися его.

К нему ходил медведь могучий,

И хлебом он кормил его.


В уединенье пребыванье

Он малым подвигом считал

И потому еще к молчанью

Себя теперь готовить стал.


Стал избегать с людьми он встречи,

Когда ж случайно их встречал, -

Он, в землю кланяясь, на речи

Их ничего не отвечал.


Всегда о Боге помышленья

В себе отшельник вызывал,

И непрестанные моленья

Умом Творцу он воссылал.


"Когда находимся в молчанье

И Божьим преданы мечтам,

То тщетны диавола старанья

Добраться к сердца тайникам".


"Молчание в уединенье

Нам кротость духа принесет

И порождает умиленье,

Как Силоамская течет


Вода всегда в тиши глубокой"

(Слова Исаии Пророка).


"Кто тихо в келье пребывает

В молитве, в слова Божья чтенье,

В себе молчаньем развивает

И к благочестью побужденье".


"Молчанье к Богу приближает,

Творит нас ангелом земным,

В душе же мир восстановляет;

И помысл делает святым".


Так о молчании ученье

Нам излагает Серафим,

А он такого заключенья

Достигнул опытом своим.



* * *

В молчанье и трудах суровых

Отшельник годы проводил,

В молитве, в подвигах все новых

Из силы в силу восходил.


Найдя гранитные каменья

В глухом лесу, на них он стал

Там возносит свои моленья.

И тысячу ночей стоял


И дней на камнях этих диких.

Примеру в этом подражал

Он древних столпников великих,

Но подвиг тот ему был мал!..



* * *

Прошло пятнадцать лет с тех пор,

Как поселился он в пустыне,

И вот святой решился ныне

На новый подвиг - на затвор.


В прекрасный, светлый майский день,

Покинувши лесную сень,

В молчанье шел пустынножитель

Дорогой в Сарово, в обитель.


Вошел. И прямо из ворот

К больничной церкви он идет,

Грехов там молит отпущенье

И принимает причащенье.


И братья с радостью его

И удивлением встречает...

Но удивленье возрастает,

Когда, не зря ни на кого


И не сказав ни с кем ни слова,

В свою вошел он келью снова


И запер двери на запор!

Так начал Серафим затвор.



* * *

Не выходя из кельи сам,

Он никого не принимал.

Икона лишь с лампадой там,

Да вместо стула пень стоял.


В одежде бедной и простой,

Все в том же белом балахоне

Ходил и в келии, святой,

Как раньше на своем Афоне.


А под рубашкою суровой

На теле немощном старик

Носил литой пятивершковый

Чугунный крест взамен вериг.


Лишь толокно с капустой были

Его всегдашнею едой.

Ему их к двери приносили

И вместе ставили с водой.


И осторожно он потом,

Ползя ко входу, пищу брал,

Главу накрывши полотном,

Чтоб кто лица не увидал.


Случалось часто, что монах,

Опять к дверям его придя

И все нетронутым найдя,

Обратно пищу уносил,

Решив, что, каясь во грехах,

Старик постом себя томил.


Из цельного долбленый дуба

Поставил гроб в своих сенях,

Чтоб он напоминал сугубо

Ему о близких смертных днях.


И в гробе том себя по смерти

Он заповедал схоронить:

"Когда умру, молю вас, братье,

Меня в том гробе положить".


В неделю раз уединенье

Лишь нарушалось, - в воскресенье.

Его с Дарами посещали

И Тайн Христовых причащали.


В затворе все богослуженья

Он ежедневно отправлял,

И правила, и все моленья,

Лишь литургии не свершал.


И сверх того молитве умной

Всегда он предавался там,

И иногда в тиши бесшумной

Стоял безмолвный по часам,

Забыть молитвы и поклоны,

Душою в Бога погруженный...

И мысль тогда его святая

Молчала, Бога созерцая...


О как свята, как глубока

Молитва та - и высока!


В затворе строгом старец чудный

Пять лет в молчании пробыл.

Затем ослабил подвиг трудный

И двери кельи отворил.


Но все ж, давая позволенье

К нему мирянам приходить,

Давая всем благословенье,

Молчанье продолжал хранить.


И так еще пять лет в молчанье

В открытой келье просидел,

И лишь тогда он испытанью

Решился положить предел:


Отверз свои уста святые

На пользу вящую людей,

И поучения благие

Давал он братии своей.


(Но все блюдя затвора подвиг,

Во славу Господа Христа,

Не выходил святой угодник,

Хоть и отверз свои уста.)


Он говорил: "На жизнь земную

Свою должны мы так смотреть,

Как бы на свечку восковую,

Чтобы могла она гореть".


"Нужна светильня с воском ярым,

Соединенные огнем, -

Но с воском чистым, чтобы даром

Лишь не чадила, как зажжем".


"Здесь ярый воск, - то наша вера,

Надежда - то светильня в нем,

Любовь - является огнем

Для заключения примера".


"И как горит свеча дурная

И тухнет, издавая смрад,

Так и в нечестье проживая,

Духовно грешники чадят".


"Во храме стоя, вы взирайте

На пламя яркое свечей

И непрестанно помышляйте

О жизни собственной своей".


"Как умаляется сгорая,

Свеча, возженная Творцу, -

Проходит наша жизнь земная

И приближается к концу".


"Вам эта мысль поможет в храме

Не развлекаться и молить,

Чтобы сподобились вы сами

Свечой пред Богом чистой быть".


Все в тот же белый балахон

Всегда затворник Серафим

Да в мантию был облачен.

В воскресный день и в праздник к ним


Епитрахиль он добавлял

И поручи носил тогда.

Он Тайн Христовых принимал

Причастье в эти дни всегда.


До вечера с обедни ранней

Он дверь открытою держал,

И всякий, кто имел желанье,

Его свободно посещал.


Всех старцев принимал с приветом,

Давал свое благословенье,

Всем помогал своим советом

И многим делал наставленья.


Взамен приветствия словес

Он говорил: "Христос Воскрес".

Всем братский поцелуй давал,

Всех "радостью" своею звал.


Давал к иконе приложиться,

Иль на груди своей к кресту.

Учил всех Господу молиться,

Взывая мысленно к Христу.


И люди разных положений

Отвсюду шли к нему толпой,

Прося советов, наставлений,

Прося молитв, благословений...

Всех кротко поучал святой


Он говорил про их призванье

Пришедшим в лентах и крестах,

Указывал в воспоминанье

На знак креста в их орденах.


"Христос для нашего спасенья

Самим пожертвовал Собой;

И вы для вашего служенья

Всей жизнью жертвуйте земной".


"Сего от вас народ ждет русский,

Вас Государь на то избрал.

Стезей добра идите узкой".

Так старец дивный поучал.


Но снявши с уст печать молчанья,

Из кельи он не выходил,

Через пять лет лишь пребыванье

В затворе старец прекратил.


От непрестанного моленья

У старца ноги, и колени,

И голова весьма болели...

Пришел он весь в изнеможенье.

Для сил его восстановленья

Был моцион необходим.

Тогда решился Серафим

Свое оставить заточенье


И начал, медленно ступая,

Ходить на ближний он родник.

Стояла келья там пустая,

В ней отдыхал, молясь, старик.


Кем вырыт тот родник - не знают

И Благословским называют

За то, что близь него стоит

Икона Божия, Святого

Там Иоанна Богослова.

Накатом был родник покрыт

Из бревен, сверху же землею,

Вода текла внизу трубою.


И очень полюбил старик

Уединенный тот родник.


Там в четверти версты стоял,

Лишь с этой осени пустея,


Домишко старца Дорофея.

В нем Серафим молиться стал.


И в прежней он своей бывал

Лесной келейке одинокой,

Подолгу там, молясь, стоял,

Хоть было для него далеко.


Но вскоре, по болезни ног,

Он далеко ходить не мог.

Тогда, по просьбе старика,

Сложили возле родника


Землянку без дверей и окон,

И чтоб под крышу попадать,

Он должен был в лазейку боком,

Ползком под срубом пролезать.


Но старец этим не смущался

И там молитве предавался.


Потом другой был сруб сложен,

Уж с дверью, с печью посредине,

Но все ж, однако, без окон.

Днем старец в этой жил пустыне.


Близь родника он огород

Развел себе, наделал грядки

И сам держал его в порядке.

Там лук, картофель каждый год


Садил отшельник Серафим,

Труждаясь целый день над ним.

Под вечер уходил в обитель;

Там ночевал пустынножитель.


На утро к роднику тропою

Своей шел тихою стопою,

Всегда с мотыгой, иль киркой,

Иль топором в руках, святой.


Суму он нес всегда с собою,

С песком, с камнями за спиною.


Когда его кто вопрошал,

Зачем так ношей бременя

Себя он ходит? - отвечал:

"Томлю томящего меня".


Отметим подвиг сокровенный,

Который старец сам смиренный

Хотел, по скромности, скрывать,

Прося свидетеля молчать.


В Великий как-то пост весною

И ранней утренней порою,

Еще вполне не рассвело,

Но было ясно и тепло, -

Раз вышел инок Филарет

Взглянуть на радостный рассвет.


Вдруг, кто-то на гору идет

И ношу тяжкую несет.


И при внезапном появленье,

Не разглядев, кто перед ним,

Невольно крикнул он в волненье:

Кто тут? - "Убогий Серафим".


"Но только, радость, умолчи,

Что видел ты мой труд в ночи".


И видит он, что старец скромный,

Откуда силы взялось в нем! -

На гору камень внес огромный

От церкви под монастырем.


И, ничего не говоря,

Его кладет близь алтаря.


Монах тогда же проследил

Куда он камень положил.


Лишь после время объяснило

Его деяния значенье:

То место избрано им было

Для вечного упокоенья.


В воскресный день он причащался

Христовых Тайн, как и всегда;

И как торжественно тогда

В свою он келью возвращался!


В эпитрахили, с поручами

И в мантию шел облачен,

С опущенными вниз очами,

Умом в себя весь погружен.


И в эти чудные мгновенья

Святой угодник размышлял

О благодати Причащенья

И Бога в сердце прославлял.



И шел он тихою стопою...

На всем пути народ стоял

Благоговейною толпою

И, в умилении, молчал.


Но только в келью лишь войдет

Угодник после причащенья, -

Толпой к нему идет народ,

Прося его благословенья.


Всех, без различия, святой

С земным поклоном принимал

И с беспредельной добротой

С любовью братскою лобзал.


Потом давал благословенье

И сам им руку целовал, -

Какое редкое смиренье!

Никто от старца не слыхал

Упрека, или обличенья, -

Он лишь советы, поученья

И утешенье подавал.


Словами языка простого

С народом старец говорил

И силою живого слова

В нем чувства лучшие будил.


Духовная беседа эта

Так увлекательна была,

Так сладко речь его текла,

Любовью чистою согрета,


Что вся душа навстречу рвалась,

Невольно сердце растворялось...

И озарялся ум при этом

Духовным разуменья светом.


Однажды некий горделивый

В обитель прибыл генерал.

Вошел, и старец прозорливый

Его с любовию принял.


И тихой речи простотою,

Своим смиреньем - поразил,

Своею кротостью святою,

Он сердце гордое смирил.


И, обливаяся слезами,

Жестоко мучаясь грехами,

Сам генерал идти не мог,

Как будто он лишился ног.


Щадя печаль его и муки,

Вел Серафим его под руки.

А горделивый генерал,

Закрыв рукой лицо, рыдал...


Как велика живого слова

И речи сила у святого!


За верность в вере и смиренье

Ему Господь дал благодать:

Недугов тяжких исцеленья

И дар в грядущем прозревать.


Уже теряя жизни силы,

Чудесный старец завещал

Не забывать его могилы -

И помощь верным обещал.


Обремененные грехами,

Прося молитв и утешенья,

К нему отвсюду шли толпами

И, получавши облегченье,

О нем спешили перенесть

По всей Руси благую весть.


И приходило год от году

К нему все более народу.

Такие даже дни бывали

Что тысячами их считали.


Не мало вдовам и сиротам

Угодник Божий помогал,

Благодаря его заботам

Уже в то время возрастал

Верстах в пятнадцати укромный

Во имя Божие приют.

Теперь же монастырь огромный,

Дивеевский, разросся тут.


Всем современным процветаньем

И славой нынешней своей, -

Всем монастырь обязан сей

Его молитвам и стараньям.


Не мало также Серафим

Помог Ардатовским сестрам.

Покровом Божиим храним

Стоит там ныне пышный храм.


Зеленоградскую обитель

Угодник тоже поддержал.

О ней скорбел пустынножитель,

Когда на ярмарке бывал


Еще послушником смиренным,

Покупки разныя творя

Для своего монастыря.

На месте некогда священном,


Где был когда-то монастырь,

За развалившейся оградой

Стоял заброшенный пустырь...

И вдруг увидел он с отрадой,


Что кто-то в брошенной глуши,

Построив келью, поселился,

Ища спасенья для души...

И монастырь восстановился.


Увидя Промысл Божий в этом,

С тех пор молитвой и советом

И ободрением своим

Им помогать стал Серафим.


Упали праведника силы

К семидесяти двум годам;

И близость чувствуя могилы,

Уже он говорил сестрам:


"Приходит мой последний час,

Нет сил уж более во мне;

Я оставляю скоро вас...

Теперь живите вы одне"...


И вдруг среди беседы встал.

Восторгом взор его сиял,

Как будто старца озарил

Небесный свет. Он говорил:


Какой восторг, какая радость!

Какая внидет в душу сладость,


Когда спасенья час настанет

И, с грешной плотью разлучась,

Пред ликом Божиим тотчас

Усопший праведник предстанет!"


И в небе взор его парил...


И царь небесный посетил

Виденьем раз еще единый

Его задолго до кончины.

(Тот раз двенадцатый уж был,

Как сам угодник говорил.)


То в Благовещение было.

И ранней утренней порой,

Одна из стариц посетила

Тогда приют его святой.


И Серафим ей объявил:

"Мы Богоматери явленье

Увидим"; мантией накрыл

И начал он над нею чтенье.


Вдруг стала келия светла,

Раздалось ангельское пенье,

И Богородица вошла

Небесных сил в сопровожденье,

И с ней двенадцать дев святых

С Предтечей Божьим возле них

И с Иоанном Богословом.

Людским невыразимо словом


Как дивно лик Ея сиял!

Он светом очи ослеплял.

А блеск сверкающих одежд

Невыносимым был для вежд.


В смятенье старица лежала,

И многих из Владычних слов

Она тогда не разобрала,

Но, - слышала она, - про вдов


С ним Богоматерь говорила

И не оставить их просила.


И Серафим Ей отвечал:

"Я их, Владычица, сбирал

И не хотел бы их оставить.

Но не могу их сам управить".


Но успокоила и в этом Его

Владычица, ответом,


Покров им обещая Свой.

И между прочими речами

Сказала: "Скоро будешь с Нами

Ты, Серафим, любимче Мой".


Потом его благословила

И к небу тотчас воспарила.


Была в Надееве обитель.

В ней Тимон, старец Божий, жил.

Сам Серафим руководитель

Его назад лет двадцать был.


И старец Тимон тот блаженный

Пришел из пустыни к нему.

В то время вход невозбраненный

Был к Серафиму никому,

Но долго Тимон простоял,

Пока святой его позвал...


Тогда, кладя земной поклон,

Промолвил со слезами он:

"Чем так тебя я прогневил,

Что ты меня не допустил?"


Но Серафим ему сказал:

"Тебя я только испытал:

Чему ты научился ныне,

Проживши столько лет в пустыне".


"И научился ли терпенью,

Живя в своем уединенье,

И после жизни всей святой

Ты не остался ли пустой..."


"А люди прочие - мирские,

Меж ними были и больные,

Их нужно прежде полечить.

С тобою ж много говорить


Хочу теперь, имея время:

Сей Тимон, всюду сей ты семя!

Пшеницы Богом данной, сей

Вокруг, на почву не взирая,

И сам плодов не ожидая,

По всей земле зерно развей",


"Все где-нибудь оно взойдет

И плод желанный принесет.

В земле талант не зарывай,

Но торжникам его давай":


"Да куплю деют. Ты ж с врагами

Христовой Церкви не водись,

С раскольниками и еретиками;

И с небрегущими постами,

И от их дружбы сторонись".


Жизнь понемногу угасала:

Он редко стал бывать в пустыне,

И посещенье утомляло

Пришельцев многих старца ныне.


Но бодрость духа сохраняя,

Он приходящих наставлял.

Грядущее предвозвещая,

Больных, убогих исцелял.


Пред смертию уж за полгода,

Прощаясь, многим говорил,

Из приходящего народа,

Что близок час кончины был.


"Я духом бодр, как бы родился", -

Он говорил, - "Я лишь сейчас,

А телом в труп уж обратился

И близок мой последний час".


"Мы не увидимся уж боле", -

Угодник Божий прорицал.

И от душевной сильной боли

Народ, любя его, рыдал...


В день Рождества он причастился,

Потом игумена просил,

Чтоб он его похоронил

В гробу, что в келье находился.


Отцу Иакову, вручая

Свой образок, ему сказал:

"Его надень мне, облачая

Меня во гроб. Его прислал

Отец наместник мне честной

Из лавры Троицкой Святой


От Преподобного мощей,

Пусть будет на груди моей".


К кончине так своей блаженной

Готовился монах смиренный.


Тот новый год был в день воскресный.

С трудом, по слабости телесной,

В последний раз он в свой любимый

Во храм Савватья и Зосимы


Пришел, недугами томим.

Там Тайн причастие принял

И там последний раз стоял

За литургией Серафим.


По окончании служенья

Прощаться с братиею стал,

Всем подавал благословенье

И всех он братски целовал,


Их утешая говорил:

"Не унывайте и спасайтесь,

Молитесь, бодрствовать старайтесь".

Хоть слаб, но не был он уныл.


В изнеможенье был старик,

Главою немощно поник,

Но духом праведным своим

Был бодр и весел Серафим.


Войдя в алтарь чрез дверь десную,

Он, обойдя вокруг престола,

Усердно Богу помолился,

К святым иконам приложился


И вышел через дверь иную.

Как бы чрез это знаменуя,

Что человек рожденьем входит

В мир Божий, смертью же выходит.



* * *

К келье старца прилегала

Келия другая.

Жил в ней Павел. Разделяла

Их стена глухая.


Он нередко помогает

Старцу Серафиму,

За келейника справляет

Что необходимо.


И угодник, одобряя

Павла поведенье,

Говорил, всем восхваляя

Кротость и смиренье:


"Павел - брат, своей одною

Сердца простотою

Без труда войдет душою

В царствие Святое", -

"Никого не осуждает

Павел никогда,

И ничтожество лишь знает

Он свое всегда".


Выходя всегда из кельи,

Старец оставлял,

Чтобы свечи все горели,

Как он зажигал.


На монашеския речи,

Что грозят пожаром

Те лампады им и свечи, -

"Не смущайтесь даром", -

Говорил, - "и не страшитесь,

Пока жив я ныне.

Вы пожаром известитесь

О моей кончине".


И по праведному слову

Так все и случилось:

Представление святого

Чрез пожар открылось.


Три раза в то воскресенье

Старец посещал

Место, что для погребенья

Сам он указал.


Опустивши долу очи,

Долго там стоял...

С наступлением же ночи

Павел услыхал,


Что Пасхальное служенье

Старец отправлял

И "Христово Воскресенье"

В келье воспевал.


Рано, после Воскресенья,

В пять часов утра

Павел встал. К богослуженью

Уж идти пора.


Но в сенях он испугался,

Слыша запах дыма.

Долго тщетно он стучался

В келью Серафима.


Там безмолвие царило,

Тишина немая:

Уже к Богу воспарила

Там душа святая.


И испуганный инок в смятенье

Выбегает из кельи тотчас,

Вопрошая у братьи в сомненье, -

"Не горит ли что здесь возле нас?"


"Знать, в пустыньку ушел Серафим

И не знает, что здесь мы горим".


Тут один из послушников скоро

В дверь спиною уперся, плечом,

И она сорвалася с запора,

И войдя, возле двери потом


Он увидел, что кучей в углу

Там холстина и книги сгорели,

В беспорядке лежа на полу

И едва еще медленно тлели,


Испуская зловонье и смрад:

И подсвечник и свечка лежат.

Подошли тогда к двери святого,

Без труда отворилась она;

Но ни звука не слышно, ни слова,

В келье мрак был, была тишина.


В церкви Божией шла литургия;

Лишь едва показался рассвет,

Подошли тут и братья другие

И зажгли тогда в келье свет.


Во всегдашнем своем балахоне

Серафим на коленях стоял,

Руки сложены в крест на амвоне,

И на них головой он припал...


Было мягко его еще тело,

И остынуть оно не успело.


И, подняв его тело честное,

На руках в келью Павла внесли;

Там убрали, омыли водою;

Гроб дубовый туда принесли.


Был положен во всем облаченье

В одеянии полном монах.

С погребальным его песнопеньем

Понесла братья к храму в слезах.


В Курской Глинской пустыни далекой

Той же ночью монах Филарет,

Отличавшийся жизнью высокой,

Увидал яркий на небе свет.


Увидав, что из церкви выходит

Много братьи, узнав про явленье,

Филарет им сказал в объясненье:

"Души праведных так лишь отходят".


"И сие совершается ныне

И в Саровской далекой пустыне,

Так отходит, к Творцу возносима,

Там святая душа Серафима".


* * *

Быстрей молнии весть о кончине

Серафима народ разносил.

Отовсюду к Саровской пустыне

Православный, в обитель спешил.


Поклониться усопшего телу,

Помолиться у гроба его

Столько пришлого люда хотело,

Что и храм не вмещал уж всего.


В панихиды о старце почившем

Храм соборный и ночью и днем

Переполнен народом был, лившим

Слезы горькие скорби о нем.


Восемь суток стояло в соборе

Тело в гробе открытом его;

И толпился в печали и горе

Непрерывно народ вкруг него.


В самый день же его погребенья

До того переполнен был храм,

Что в жаре от народу скопленья

Сами свечи уж гаснули там.


Но за все восемь дней с преставленья,

Стоя в гробе открытом тогда,

Его тело не предалось тленью

И осталось таким навсегда!..


Схоронили его близ собора,

Там, где сам указал Серафим,

И чугунный там памятник скоро,

В виде гроба, воздвигли над ним.


Над могилою не говорили

Многословных и пышных речей,

Только слезы горячие лили,

Да молитвы Творцу возносили

Жарче пламени ярких свечей.


И к чему слово речи бесплодной,

Когда вечно живет Серафим

И в душе и на мысли народной

Своей жизни примером святым.


Сам угодник, теряя уж силы,

При прощании всем говорил,

Чтобы всякий к нему на могилу

Со своею мольбой приходил:


"Приходите ко мне, мои милые,

Как умру, на могилку мою,

И несите и душу унылую,

И беду, и невзгоду свою".


"И припавши к земле, как живому

Расскажите, - услышу я вас,

Утешенье дам сердцу больному,

Поддержу вас в уныния час".


"Как лишь будет свободное время,

Приходите на гробик ко мне,

И сниму я с души вашей бремя

И печаль, что таилась на дне".


"Как с живым вы со мной говорили.

Говорите и с гробом моим,

И для вас, хоть бы в землю зарыли,

Буду я и во веки живым".


Пало слово то в душу народу...

И идет, православный, с мольбой.

И все больше в Руси год от году

Прославляется старец святой.


Исцеление щедрой рукою

От недугов, святой, подает,

И за то всей своею душою

Его чтит православный народ.


Угодника святой кончине

Уже исполнилось поныне

За семьдесят еще полгода...

И ныне пред лицом народа,

Помазанным пред Алтарем,

Народа русского Царем

Торжественно и славно чтим

Угодник Божий Серафим.


1903 г.







Наверх