Первая ночь,
проведенная мной во дворце, была уныла и тревожна. Больше всего
мне понравились комнаты Аннушки и винтовая замысловатая лестница,
Похожая на штопор. Я убеждал мать поменяться: пусть Аннушка живет
внизу, мы будем жить вверху. Тайная мысль была такова: войдет не
мал человек, под потолок ростом, найдет первую Аннушку, убьет ее,
уморится и оставит нас в покое: по винтовой лестнице подниматься
ему будет нелегко, узко, подумает, подумает, да и скажет: «А черт
с ними, в другой раз!», а там может все случиться, авось забудет.
Но мамочка, выслушав мои предложения, назвала меня дурачком и уложила
спать рядом с собой. Разумеется, я ни словом не обмолвился о тех
тайных причинах, которые так беспокоили меня. Постель была невероятно
удобная, чуткая к движениям, я быстро успокоился под теплым маминым
бочком, укачался и трех минут не прошло, как уже был свет, пахло
кофеем и сдобной булкой. А потом явилась какая-то портниха и начала
мерять меня ремешком и спорить с мамой о длине штанов, рукавов и
о том, сколько оставить в запас. Речь шла о матросском костюмчике.
Возможно, что меня хотели посадить на корабль, это было бы чудесно,
но при всех расспросах толку у женщин добиться было невозможно.
Когда пришло
время, мамочка, изнемогая от усталости, беспрестанно крестясь, сказала:
— Ну, а теперь
пойдем.
— Куда?
— Знакомиться
с великими князьями. Помни, что нужно быть хорошим мальчиком, вежливым,
достойным. Помни, что не каждому выпадает такая честь. Перед Марьей
Петровной шаркни ножкой, вот я кладу тебе в карман носовой платочек,
ничего не смей рукавом делать... Покажи, как ты шаркнешь ножкой.
Я хочу шаркнуть
ножкой, а в ногах — пуды. Прямо старик какой-то, тридцатилетний,
отживший жизнь. Ничто мне не мило, хочется, как девчонке, реветь,
бухнуться на пол, тарабанить ногами, пусть идут, готов на любую
порку, любой березой, но только без ненужных знакомств. Я до сих
пор был доволен своей жизнью, никаких дворцов мне не нужно, пустите
меня на Псковскую улицу: там ни винтовых лестниц, ни этих смешных
чертей из цирка. И не понимаю, чего это дурила Аннушка сияет, как
самовар, трет мне руки твердым духовитым мылом, ковыряет под ногтями,
как будто черные ногти кому-то помешать могут.
И вот берет
меня мамочка под руку и ведет. Так, вероятно, Авраам вел Исаака.
С той разницей, что Исаак не знал, куда его ведут, а Владимир Константинович
господин Олленгрэн отлично знает, куда и зачем его ведут. С невероятной
жестокостью мать рассовала своих детей кого куда, а младшего сама
ведет на жестокое испытание. И тут впервые у меня пошатнулась вера
в человека. Перочинный нож на всякий случай я с собой прихватил
и всю дорогу ощупывал его в кармане. Жизнь свою решил дешево не
отдавать.
Вижу, в отдалении
стоит один из циркачей и ждет. Подходим — кланяется нам. Думаю:
«мягко стелет». Я пословицу эту хорошо, по Псковской улице, знал.
Сам не раз людей заманивал и потом топил баню. Опыт есть.
Циркач ведет,
отворяет двери, входим в комнату и видим: стоит сероватая старуха
и с ней два мальчика в матросских рубашечках.
— Как тебя
зовут?
— Владимир
Константинович.
— Фу, какой
важный.
Мама конфузится
и толкает меня в бок и подсказывает: «Володя».
Я решил не
сдавать позиций и стою на своем:
— Владимир
Константинович.
Расчет простой:
Владимира Константиновича не так-то скоро возьмешь в работу, как
какого-то Володю. Стою на своем и в третий раз повторяю:
— Владимир
Константинович.
Серая старуха
идет на уступки и отвечает не особенно по-русски, а с каким-то присвистом,
как у немки-булочницы:
— Ну, хорошо,
— говорит, — Владимир Константинович, а вот это — Николай Александрович,
а это — Георгий Александрович, великие князья, с ними учиться и
жить будешь.
Я сию же минуту
закатил серой старухе персидский глаз и сказал:
— Это великие
князья? Ха-ха, смеялася Жанетта!
Серая старуха
затряслась животом и сунула нас всех троих в соседнюю комнату, и
в голове мелькнула мысль, что сейчас оно и начнется.
Огляделся:
комната волшебная. Ничего подобного сроду не видывал. Во-первых,
идет по полу железная дорога, маленькая, но настоящая, с рельсами,
с сторожевыми будками, с тремя классами вагонов, стоят полки солдат
с киверами, с касками, казаки в шапках, а вот лошади с гривами,
верблюды с горбами, а вот Петрушка, вот медведь, вот Иван-дурак
в клетчатых брюках, а вот барабан, ружья в козлах, труба с кисточкой,
гора песку. Глаза разбежались. Спрашиваю:
— Чье это?
Старшенький
матросик отвечает спокойно:
— Наше.
— Не врешь?
— Не вру.
— Пустить железную
дорогу умеешь?
— Умею.
— А ну, пусти.
Матросик завел
ключиком, паровоз побежал, из будки вышла сторожиха, замотала флагом,
на платформе появился пузатый начальник, зазвонил звонок, и тут
я впервые понял, что во дворце могут делаться чудеса.
У меня мороз
по коже пошел, а мальчики в матросках стоят и не удивляются.
— Вы — великие
князья? — спросил я старшенького.
— Да, — ответил
тот.
Я расхохотался.
— Какие же
вы великие, когда вы — маленькие?
— Нет, мы —
великие князья, — серьезно, с верой в правоту, настаивал старшенький.
Второй молчал,
смотрел на меня во все глаза и сопел.
— Хорошо,—
сказал я, становясь наизготовку,— если вы — великие князья, тогда,
хочешь, вы оба на леву руку.
— Мы не понимаем,
— сказал старшенький.
— Чего ж не
понимать? — сказал я. — Вот видишь, правую руку я завязываю поясом,
а левую на вас обоих.
— Ты хочешь
драться?
— Разумеется.
— Но мы на
тебя не сердиты.
— Тогда я —
первый силач здесь.
— Хорошо, —
сказал примирительно старшенький, — а когда я рассержусь, мы попробуем.
Он меня потряс,
этот мальчуган, чистенький, хорошенький, с блестящими глазками:
на первый взгляд — девчонка. Смотрит прямо, улыбается, испуга не
обнаруживает. Опыт Псковской улицы мне показал, что вот такие девчонко-мальчики
оказываются в бою иногда серьезными бойцами, и я с первой минуты
намотал это себе на ус.
И вдруг отворятся
дверь, и в комнату шасть! Не мал человек, под потолок ростом, и
всем существом я понял, что мне была расставлена ловкая западня
с этими якобы великими князьями и заколдованной комнатой.
Вот пришел
настоящий великий князь и сейчас начнет: держись, Владимир Константинович!
Маленький подбежал
к не мал человеку и сказал, прижимаясь к нему:
— Он нас бить
хочет.
— За что? Вы
уже поссорились?
Не мал человек
обратился ко мне, и я поспешил с ответом:
— Нет, мы не
ссорились.
Старшенький
стал на мою сторону и добился истины.
— Нет, нет,
— сказал он два раза «нет»: так обыкновенно говорят два раза девочки.
— Нет, нет, мы не ссорились, но он говорит, что он — первый силач
здесь, а когда я рассержусь, тогда мы подеремся и узнаем. Я, если
не рассержусь, драться не могу.
— И правильно,
— сказал не мал человек, — зачем же даром тратить силу? Даром только
дураки дерутся. А ты чего на них сердишься?
— А чего они
говорят, что они великие князья? Они — маленькие мальчишки и больше
ничего.
— А я — великий
князь, как по-твоему?
— Вы-то? —
ответил я с уважением, глядя на него в гору. — Хо-хо!
Я увидел, что
не мал человек радостно засмеялся, и у меня гора свалилась с плеч:
я почувствовал, что мы с ним подружим, надо только хорошо начать
дело. Он был огромен, светел, если щелкнет по лбу, кость на мелкие
части, и зла в глазах нет, он был приятен, стоит за добрые дела
и всегда даст пощаду.
В маленьком
сердце есть собачье чутье, я не ошибался, возымел сразу большое
доверие и от счастья начал хохотать, хватаясь за живот, и рассмешил
не мал человека до слез.
— Он не честный,
— сказал старшенький, указывая на меня, — он завязывает правую руку
и хочет с нами обоими драться одной левой.
— Что? Что?
— спросил не мал человек, не поняв сразу.
— Я на это
не согласен, — тараторил старшенький, — драться, так обеими.
— Молодец,
Никенька, молодец, правильно, бой должен быть равным, без скидок.
Нет, брат, — обратился он ко мне, — ты свои шуточки с левыми руками
забудь, здесь люди честные и на скидки не пойдут. Драка так драка.
Зуб за зуб, кость за кость. Других условий мы не терпим. Фирма честная.
Молодец, Ники! Хвалю. Но твою храбрость тоже хвалю, — сказал он
мне, — вырастешь — офицером тебя сделаем. Хочешь быть офицером?
— Генералом
хочу.
— Хо-хо, —
одобрительно сказал не мал человек, — смотри, порох нужен на генерала.
— Порох есть,
— ответил я, ободрившись и чувствуя к не мал человеку огромное доверие.
Он опять раскрыл
рот и начал смеяться так, что в комнату вошли удивленные женщины.
— Ты доволен,
Александр? — спросила какая-то новенькая, которой я еще не видел,
и, продолжая смеяться, не мал человек ответил ей что-то не по-русски.
Всем сделалось
необыкновенно весело, я увидел, что мама радуется, а серая старуха
сияет всем ртом и причмокивает. Я опять-таки верхним чутьем почувствовал,
что от этой серой старухи может поступать большая конфета: она была
насквозь конфетная. Дело пошло как будто ничего.