Обед был у царя или, правильнее говоря,
у тирана, в день рождения Ирода, скверной лисицы, хитрого зверя,
запятнанного кровью. Когда пир начался и все собрались, чтобы выпить
вина, является на пир танцовщица; постыдное зрелище и негодное,
жалкое, если бы она даже выступала в театре и на сцене, не говоря
уже о царском пире. Хочешь ты знать, насколько постыдно было зрелище
на этом пиру? Танцовщица — из царского рода, дочь Иродиады: род
царский — и поведение танцовщицы! Это та самая Иродиада, которая
не удержала себя в границах природы, которая была в замужестве за
Филиппом, а жила вместе с Иродом.
Загадка — то, что я говорю, но конец необузданности
обыкновенно приводит к разрешению загадок. И Ирод, оставив память
о брате и весь сделавшись рабом невоздержания, был хотя и царем
иудеев, но больше был царем удовольствий. Может быть, так и должно
было быть: каковы подданные, таковы и правители.
Из-за этого-то сожительства великий, больший,
чем пророк, Иоанн смело обличал Ирода в невоздержании: поистине
он даже больше пророка! Ведь всякий пророк только тогда удостаивался
пророческого дара, когда достигал зрелого возраста; а некоторые
даже и много позднее. Один только Иоанн, будучи еще шести месяцев
в утробе матери и питаясь сообразно с законами природы, при содействии
Бога, во время приветствия матери взыграл, несовершенный членами,
но совершенный верою. Он увидел присутствующую Матерь Владыки, но
стесняется охраною чрева и радостно играет; так как он еще не мог
говорить и, не имея языка, не мог еще и издавать и звука, он, воспользовавшись
языком матери, пророчествует и говорит чрез Елизавету. Иоанн из
утробы подсказывает матери слова. Итак, не справедливо ли называется
он большим, чем пророк? И вот этот пророк, и более чем пророк, не
потерпел постыдного сожительства, но с дерзновением выступил на
защиту попираемого целомудрия.
Этот прекрасный рассказ пусть каждого из
нас вразумит, что даже при отсутствии явных гонений дверь мученичества
всегда пред нами открыта. Разве Иоанна кто-нибудь влек к жертвеннику
пли к курению ладана? Или принуждал к совершению жертвы и возлияния?
Ведь никто не сказал: отрекись от Бога! Ведь никто не сказал: принеси
жертву идолам! Но во имя целомудрия выступив со смелым словом обличения,
он является мучеником целомудрия. Чтобы ты знал, как сильна откровенная
пророческая речь, он говорит царю: не должно тебе иметь жену
брата твоего (Мк. 6, 18). Видишь, как естественно добродетели
господствовать над пороком? Ирод — царь, имеющий оруженосцев, изобилующий
богатством, правитель, пользующийся царскою властью; Иоанн же —
бедняк, без пристанища, без отечества, неимущий, голодный, съедающий
столько, сколько требует природа. А между тем тот, кто одет в одежду
из верблюжьей шерсти, является законодателем для того, кто одет
в пурпуровую мантию; странствовавший в пустынях указывает правителю
многолюдных городов; собиравший саранчу с трав и питавшийся диким
медом властно наставляет того, который держал роскошную царскую
трапезу: не должно иметь тебе! Хотя казалось бы, что царю все возможно,
но — все мне позволительно, но не все полезно (1 Кор. 6.
12)
И вот, когда следовало бы благодарить за
это, облагодетельствовать или же почтить учителя целомудрия, Ирод
пришел в раздражение, а еще более раздражилась Иродиада (потому
что, близкие по именам, они еще более близки были друг к другу по
нраву, как послушные одному и тому же ярму: и будут два — не в плоть
едину, но — в невоздержание едино), и за это заключают пророка в
темницу, чтобы показать свое неразумие. Обличай мудрого, и он
возлюбит тебя (Притч. 9, 8), а будешь обличать неразумного,
он еще более возненавидит тебя. Заключается в темницу, но не оставляет
свободы слова: расторгни, говорит, мои члены; но только разреши
и незаконное супружество!
Но вот в то время, как он томился в темнице,
устраивает Ирод то горькое, нечестивое и кровожадное пиршество,
печальным концом которого было убийство пророка. Входит Саломия,
дочь Иродиады, дочь не только по плоти, но и по духу, входит в пьяное
собрание, пляшет публично царская дочь, которой неприлично было
выходить из спальни, неприлично было показываться на глаза мужчинам.
Но, должно быть, как Иоанн немного раньше говорил языком своей матери,
так и девица по-заимствовалась бесстыдством от своей матери. Входит
на пир. Мало было одного этого для величайшего бесстыдства: как
еще входит? По-царски ли? Торжественно ли? Не евнухами ли сопровождается
и служанками? Не с другим ли каким почетом и пышностью? Нет; входит
с пляской. У худого входа была еще хуже цель. Среди пира плясала
она, на виду у всех невоздержных гостей, когда вино еще более раздражало
похоть. И хочешь знать худшее? Не только просто плясала она, но
хорошо плясала. Бесстыдству свойственна особенная тщательность в
злых делах. И вот, скоро оказывается, что не без успеха делается
это бесстыдное дело. Нравится пляска Ироду и возлежащим с ним. И
эта лисица не закрывает своего лица от срама. Видит дочь брата и
той, с которой он незаконно жил, пляшущею среди мужчин, и не стыдится,
но находит даже приятное в этом, потому что понравилось это и ему,
и возлежавшим вместе с ним. С преподобным преподобен будеши,
и со строптивым развратишися (Псал. 17, 26—27).
Хотел бы я, чтобы он поучился хоть немного
у Павла: есть верный слух, что у вас появилось плясание, и такое
плясание, какое не слышно даже у язычников, потому что пляшет царская
дочь. И вы возгордились, вместо того, чтобы лучше плакать (1 Кор.
5, 1—2). Но она угождает постыдным делом и получает награду хуже
самого поступка, потому что Ирод поклялся: проси у меня, чего
хочешь, и дам тебе; даже до половины моего царствия (Мк. 6,
22—23). Видите, до чего доводят человека удовольствия? Видите посрамление
любящих зрелища? Ты наперед клянешься: чего ни попросишь у меня,
дам тебе, и танцовщице предоставляешь назначить просьбу, клятвой
утверждая свое решение. Видишь ли, как страсть к удовольствиям влечет
к земле достоинство царей? Видишь, как унижает она царство? Чего
бы только ты ни попросила, дам тебе, даже до половины царства. Чего
стоит по-твоему у него царское достоинство? Уж не повреждены ли
глаза твои? Раз плясала девушка, и ты отдал половину; а если бы
в другой раз поплясала, царь тогда остался бы простым человеком.
Где достоинство предающихся удовольствиям? Где пурпуровое платье
распутных? Половину царства бросил к ногам танцовщицы; молись, чтобы
не стала она плясать вторично, или если станет плясать, то хоть
бы не так успешно, — в противном случае придется тебе пойти нищим.
Итак, награда была назначена ни с чем не
сообразная; чего же требовала эта танцовщица? Она не легкомысленно
указывает себе подарок, не тотчас требует награды, но, наперед наученная
матерью, уходит с намерением посоветоваться относительно награды
со злой наставницей. И какую же требует награду? Хочу, чтобы
ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя (Мк.
6, 25). Бесстыдство ли удивительное мне оплакивать? Позор ли самого
поступка? Обещание ли царя? Или требование награды? Но не содрогаетесь
ли вы при мысли о том, до чего доводит пляска? Не чувствуете ли
вы отвращения к значению рукоплесканий? Не презираете ли полуобнаженных?
Осмелиться ли ты ввести в круг своих друзей танцовщика? Осмелишься
ли и сам подружиться с танцовщиком? Неужели не будешь ненавидеть
того занятия, которое вызывает небрежный смех у зрителей? Вызывает
смех, а доведенное до крайности — убивает пророка! Ненавидеть должны
мы пляску, изобретение демонов, упражнение злых духов!
Правда, опечалился Ирод, услышав просьбу;
но опечалился, можно сказать, слегка, подражая Пилату, или правильнее
— Пилатову нраву, потому что рассказываемое событие совершилось
раньше события с Пилатом. Умывает руки тот и предает (Христа) на
осуждение; печалится и этот — и в то же время из-за клятвы и ради
возлежащих сдерживает свое обещание. Не справедливо ли сказал Господь
сегодня: не клянись вовсе? Слышишь увещание Владыки: не
клянись вовсе? Зачем в самом деле ты клянешься: затем ли, чтобы
при нарушении клятвы поймать в ловушку самого себя, или — чтобы
при соблюдении клятвы убить пророка? Плохо то, что поклялся, но
еще хуже то, что сохранил клятву: однако ради клятвы, сказано,
и возлежавших с ним (Мк. 6, 26). Возлежащих ты устыдился,
а Судьи не устрашился? И приказал, говорится, и тотчас принесена
была глава Иоанна Крестителя на блюде и отдана девице.
Вот и горчайший конец горького пира: отсекается
голова пророка, дается девице, и девица принимает; не содрогается
при этом зрелище, не пришла в ужас при виде головы, не отвратилась
от капель крови: поистине кровожадной львицы еще более кровожадный
детеныш! На блюдо кладется голова пророка, на котором обыкновенно
носится пища; один и тот же сосуд и для пищи и для убийства! И в
тот час, когда из раны текли еще капли крови и сама голова еще трепетала,
она поспешно принесена была на пир; а язык все еще шевелился и говорил:
«не должно тебе иметь ее». И, взяв, она отнесла матери своей. Наставница
в пляске получила нечестивую плату за злые уроки!
Публикуется
по книге "Чтение на каждый день Великого поста"
