Дело
обстояло так, в 1939 году я проводил лето в Жуан-ле-Пэн. Лето было
необыкновенно веселое и шумное. Пир жизни шел горой. И однажды,
как мане-факел-перес, прозвучал из радио хриплый голос Даладье:
«Вив ля Франс»: Франция объявила войну Германии. И в течении двух
суток вся французская Ривьера опустела: веселый народ устремился
под родные крыши. «Замолкли серенады, и ставни заперты». Осталась
одна природа — и тут я понял, до чего она, со своей красой вечной,
равнодушна ко всему человеческому. Синее море плещется тихо, небо
сияет безоблачным шелком, — и тишина, тишина... Сосновый дух пинеды
стал как будто сильнее, в воде как будто прибавилось соли и в солнце
стало меньше жестокости. Я с наслаждением прогуливался по набережной
и вдруг, однажды, слышу жалобный кошачий, крик. И вижу: на ступеньках
заколоченной виллы сидит кошка с котенком и плачут от голода. Я
пошел в мясную, купил нарезанный мелко бифштекс и бросил голодающим.
Тотчас же из-за кустов выскочил еще один котенок и начался суп-попюлэр.
И после этого я начал приносить им еду каждый день. Они знали час
и ждали. Однажды ко мне подошла какая-то пожилая женщина, явно английского
типа, и утвердительно сказала:
—
Вы — русский.
—
Почему вы думаете, мадам? — спросил я.
—
Потому что только англичане и русские кормят несчастных зверьков.
Начался
обычный разговор только что познакомившихся людей, и вдруг она спросила:
—
А вы знаете полковника Олленгрэна?
Я
ответил, что не имею удовольствия.
—
А он ваш соотечественник: не желаете ли познакомиться?
—
Очень охотно, мадам.
И
на другой день она пришла с высоким сухим, первоклассной офицерской
выправки, улыбающимся стариком.
Присели
на заборчик, закурили, и начался учтивый петербургский салонный
разговор, — из тех разговоров, которые включают в себя все знаки
препинания, кроме восклицательного. — И, прощаясь, Олленгрэн вдруг
сказал, вздохнув:
Мы
малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны,
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы...
И
по берегу Средиземного латинского моря вдруг пронеслась великая
северная тень, — и до сих пор неравнодушная к «человеческому».
Коты
приносят удачу: началось интересное знакомство, и в результате вот
эта книга.
Спустя
долгое время я понял, почему Олленгрэн вдруг, и так выразительно,
процитировал Пушкина: это был музыкальный ключ к человеку.