“Что
есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь
его?” (Пс.8.5). Так изумлённо вопрошает царь и пророк Давид своего
Господа, когда пред его внутренним взором предстаёт великая тайна
спасения падшего человечества. Что в нас, здесь пред Тобою стоящих,
Господи, что Ты умер за нас страшной смертью, и любовь Твоя к нам
не угасла, не пресеклась? Так спросит и каждый из нас, когда однажды
вдумается в простую и непостижимую реальность Голгофской Жертвы.
Что Тебе, Боже мой, в брате моём, который, как тот “ангел сатанин”
у апостола Павла, “пакости ми деет” (2.Кор.12.7)? Он мне “пакости
деет”, а Ты, Господи, любишь и жалеешь его!
Впереди
Великий пост, и нам всем по давней привычке кажется, что самое главное
в нём – правильно составить своё меню. Или, ещё того лучше, попытаться,
например, в первую неделю только и позволить себе, что раз в день
запить просфору крещенской водой. Во всяком случае, если нас что
и занимает сегодня, так это, в основном, проблема еды, как будто
и не говорил нам апостол Павел неделю тому назад: “Пища не приближает
нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли,
ничего не теряем” (1.Кор.8.8). И вот в тот самый момент, когда мы
прилежно рассчитываем постные трапезы, наш Бог неожиданно говорит
нам совсем о другом. Он говорит нам о прощении.
В
русском языке есть два слова, которые хоть и обозначают разные вещи,
но, тем не менее, связаны какой-то таинственной внутренней связью:
прощение и прощание. Прощаясь при расставании, мы должны простить
друг друга. Отправляясь в далёкий путь, мы должны вырвать из своего
сердца все тщательно сохраняемые там оскорбления, все по тайным
уголкам рассованные обиды, все счета, которые мы готовы предъявить
при удобном случае и близким и дальним. Это прощение при прощании
необходимо потому, что никто из нас не уверен в возвращении, никто
из нас не может дать гарантии нового свидания: путь дальний и опасный,
и неизвестно – вернёмся ли. А раз не вернёмся, раз есть вероятность
расстаться навек, тогда, конечно, простить необходимо, потому что
не тащить же все эти обиды, всю эту мразь и суету с собой в Вечность,
на Страшный Суд, чтобы все увидели, какие мы на самом-то деле мелочные
и гадкие.
Прощать
надо, но трудно простить. Отчего это? Оттого, мне кажется, что желание
обличать и клеймить брата своего за его реальные или мнимые грехи
очень уж глубоко в нас укоренено. Чрезвычайно сладостно попрекать
и укорять своих ближних. Так же сладостно, как и чесать, где чешется.
Если, не дай Бог, нет никого рядом, всегда можно найти повод и предмет
для обличения вдали: зачем артисты такие бесстыдники, отчего молодёжь
такая наглая, почему, наконец, начальники столь глупы. Заставить
замолчать свой внутренний голос, который пафосно и страстно обличает
всех вокруг, мучительно трудно. Куда как проще не смотреть в сторону
мясного отдела, когда пришёл в магазин за хлебушком.
Бог
говорит нам о прощении перед дальней дорогой Поста для того лишь,
чтобы мы поняли: не вегетарианство наша настоящая цель, а любовь
к ближнему своему. Поэтому воздержание от скоромной пищи не цель,
а средство, поэтому Пост – всего лишь инструмент, которым мы будем
совершать мучительную работу по изменению своей собственной души.
Сегодня
– заговенье на сыр и яйца. Сегодня день, когда мы, православные,
прощаемся со скоромными снедями, чтобы налегке отправиться в далёкий
и трудный путь Поста. Как и блудный сын, мы “приходим в себя”, мы
возвращаемся к себе и обнаруживаем, что мы – изгнанники. По собственной
воле мы, подобно праотцу Адаму, покинули отчий дом, оставили Божий
Рай и оказались в далёкой от Бога стране. И вот сегодня мы вспоминаем
изгнание из Рая нашего далёкого предка, потому что его горькая участь
сродни нашей беде: как и он, мы изнемогли в ожидании освобождения
от плена сыновства, как и он, мы возмечтали о свободе преслушания,
как и он, мы захотели устроить нашу жизнь не по заповедям Божиим,
а по собственным лекалам. То есть быть, как Боги.
Зарвавшемуся
блудному сыну Бог попускает вкусить в по-настоящему свинской жизни,
а Адаму, в полном смысле слова “обожающему” самое себя, предстоит
изгнание в смерть: “ибо прах ты и в прах возвратишься” (Быт.3.19).
Изгнанный из Рая Адам плачет о своей горькой участи, и с ним вместе
плачем и мы, его потомки, плачем и молим Господа вернуть нас домой,
принять нас в отчие объятия, вновь даровать нам радость Богообщения.
Горестными, пронзительными словами плачет вся Церковь: “Раю всечестный…
шумом листвий твоих Содетеля всех моли, врата отверсти ми, яже преступлением
затворих”.
Рай
может вновь открыть нам свои врата, которые закрылись ещё и потому,
что горделивый и ропотный Адам не себя самого, а Бога обвинил во
всех своих грехах. Вспомним, как он ответил Богу: “Жена, которую
Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел” (Быт.3.12). Бог, жена,
змий – все виноваты в том, что пал Адам. Все, только не он сам.
Потому и оказался этот всеобщий обличитель изгнанным из Рая. Потому
и закрылись для него врата Вечной Жизни. Потому и понятно, что нам,
его детям, они откроются тогда, когда мы искренне и просто научимся
прощать всех, кто нас обидел. Неужели мы не простим их, неужели
мы не простим тех, за кого Господь наш умер на Кресте? Аминь.
Хорошо
и уютно человеку с самим собой! Сам себя всегда понимаешь, сам себе
всё прощаешь, сам с собой всегда договоришься. Если сам с собой
пребываешь в мирном покое, а так бывает, когда совесть спит и не
раздражает своими бесконечными уколами, никто тебе и не нужен: ни
человек, ни Сам Бог. В таком случае можно говорить о самодостаточности
человека и, конечно, о его самоизоляции. Пребывающий в мире с самим
собой более всего на свете ценит покой, ищет покоя и ужасно раздражается,
когда домогательства ближних и дальних лишают его этого вожделенного
покоя. Потому и любая скорбь, любое испытание, попущенное ему Промыслом
Божиим, воспринимается им как трагедия и абсолютное зло. Недаром
святые Отцы называли привычное, родное состояние души падшего человека
«самостью» и почитали её самым главным препятствием на пути к Богу,
в Царство Небесное, потому что целью жизни гордеца является самосозерцание,
а не созерцание Бога. И ищет такой человек не правду Божию, а свою
собственную правду. Поэтому стоило только Адаму, обитавшему в Раю,
то есть в месте, где и совершается самое полное, самое радостное
богообщение, стоило только ему, совращённому сатанинскими посулами,
заняться собой самим, как Рай перестал быть для него Раем, а сделался
землёй скорби, поросшей «тернием и волчцами» (Быт.3.18).
На
самом же деле, живя в мире, Богом сотворённом, если и стоит, что
созерцать, чем восхищаться, что боготворить, что постигать всеми
силами души своей, так это Его – Творца и Причину мира, только потому,
что всё остальное по отношению к Нему – вторично. Познавать Бога
можно разными способами, но всегда и непременно – отвлекаясь от
самого себя, отказываясь от самосозерцания, жертвуя собой, своим
временем, своим покоем для этого воистину важнейшего дела жизни.
Грехопадение
Адама совершилось, когда он заменил Богом данные цели и приоритеты
жизни теми, которые лукаво нашептал ему змей-искуситель. После этого
все силы падшей души человека устремились не к Богу, а к самому
себе. В повседневной жизни эта смена стремлений выразилась очень
просто: сначала я думаю о еде, о работе, о своём положении в обществе
и о прочих столь же «важных» предметах, а если время останется –
тогда можно и помолиться или пойти в церковь. Потому-то и трудно
нам совершать молитву, потому-то и находим мы всякий раз важные
причины для того, чтобы быть с чем и с кем угодно: со своими мыслями,
с выдуманными страстями телесериалов, с домашними хлопотами, с интересными
книжками – только не с Богом! Однако память сердца, память души,
которую не способны истребить в человеческом существе никакие грехи,
всё-таки вновь и вновь возвращает нас мыслями и мечтами, надеждой
и упованием на нашу духовную родину, в дом Отца нашего.
Не
для того вычитывает христианин каждое утро и каждый вечер одно и
то же молитвенное правило, чтобы выпросить чего-нибудь у Бога. Каждый
из нас знает, что Всемогущий и Благой и без наших просьб видит нашу
нужду. Не для того мы собираемся каждое воскресенье вместе, чтобы
добиться от Вседержителя неких привилегий: наши отношения с Ним
не сводимы, к счастью, к известной формуле «Ты – мне, я – Тебе».
Если вдуматься, так даже и каемся мы на исповеди из раза в раз в
одних и тех же грехах не только для того, чтобы раз и навсегда избавиться
именно от них. Мы ведь догадываемся, что, победив прежние грехи,
мы обнаружим в глубине своего лукавого сердца – другие, может быть,
гораздо горшие первых. Мы стараемся жить по-христиански только для
того, чтобы усыновиться нашему Богу, чтобы стать Ему детьми, а не
наёмниками. Мы хотим, чтобы не эта земля, с её страстями и похотями,
с её бесконечной суетой и скорбями стала нашим родным и желанным
домом, мы надеемся привыкнуть к Богу, мы стараемся, чтобы в нашей
душе возникло и укрепилось чувство, которое заставило блудного сына
вернуться домой, – чувство тоски по Богу. Это очень важное чувство.
Это чрезвычайно важное устремление. Любой Райский сад покажется
нам адом, если все мечты наши, все самые сладостные переживания,
всё самое лучшее останется в прошлом, в прошедшей жизни, на земле.
Для
того мы и постимся. Для того мы и ограничиваем себя в естественном,
в положенном нам «по закону», для того мы и отказываемся от безусловно
необходимого телу, чтобы доказать прежде всего самим себе, что мы
– не только и не столько «тело»! Нет в мясе никакого греха! И уж
тем более нет никакого греха, например, в молоке. Просто нам необходимо
приучить себя, доказать себе, объяснить себе на живом и непосредственно
нас самих касающемся примере, что мы не пище принадлежим а чему-то
большему, чему-то иному. Вот мы и молимся, вот мы и постимся, вот
мы и боремся со своими собственными привычками и страстями, чтобы
медленно, но верно отвыкать от «земли», от «плоти и крови», которые
«Царства Божия не наследуют» (1.Кор.15.50) и прилепляться к «Небу»,
становиться Божьими. Сначала – наёмниками, потом – слугами и рабами,
а там, если повезёт, – свободными и святыми Сынами Царства и Света.
Аминь.