По слову одного из чад отца Александра, «самое главное относится к той тайне, которая есть в отношениях между подлинным духовником и его даже самыми недостойными, но чадами. Это тайна любви Христовой. Это то настоящее, чего мы так ищем в Церкви. Не только того, о чём мы можем прочитать в книгах... Вот живой человек, который сам поступает по Евангелию. И ты видишь, что это возможно, и ему веришь. Вот так по-глубокому, до конца. Не в том смысле, что не подведёт, а в том смысле, что то, что он говорит, чему учит, есть до конца правда Евангелия». И дай Бог каждому встретить на своем жизненном пути человека, о котором можно было бы произнести такие слова!

Протоиерей Максим Козлов,
настоятель храма св. мц. Татианы при МГУ:

        - Могу предположить, что мой рассказ окажется похожим на рассказы многих других людей, потому что самого главного, вероятно, не выскажешь. Самое главное относится к той тайне, которая есть в отношениях между подлинным духовником и его даже самыми недостойными, но духовными чадами. Это тайна любви Христовой. И если начинаешь рассказывать о ней по каким-то эпизодам: батюшка так-то сказал, я так-то поступил, так на меня посмотрел, такое-то влияние имел в моей жизни, - то все это получится плоско, неубедительно, да никому и не нужно. Ведь в том и есть дар любви: она адресована конкретному человеку, здесь нет ничего выносимого наружу. И вот это было. И это то, что каждый, кто знал отца Александра, кто прошел с ним рядом, точнее, вслед за ним какой-то отрезок своей жизни, никогда не забудет. Это то настоящее, чего мы так ищем в Церкви. Не только того, о чем мы можем прочитать в книгах, в житиях святых древних или в жизнеописаниях подвижников новых, не то, что мы знаем как наставления и некий идеал. Вот живой человек, который сам поступает по Евангелию. И ты видишь, что это возможно, и ты ему до конца веришь. Это ведь, согласимся, и в отношениях в ограде церковной бывает не так уж часто. Вот так по-глубокому, до конца. Не в том смысле, что не подведет, а в том смысле, что то, что он говорит, делает, чему учит, есть до конца правда Евангелия - так верить. Таких встреч в жизни каждого христианина бывает одна-две-три, наверное, редко у кого больше.

        Мне пришлось узнать отца Александра почти сразу после крещения, в 1978 году. Тогда еще старшим школьником, в семье, весьма далекой от церковной ограды на то время, я пришел в ограду Церкви. Это был Обыденский храм. После коллизий, касающихся меня только, принял там крещение в феврале 1978 года. И очень скоро, может быть через несколько месяцев после начала церковной жизни, получилось, что исповедоваться я стал у отца Александра. Не было какого-то специального выбора, но вот так получилось. Теперь можно сказать высоко: Господь так устроил. Был 14-15-16-тилетний мальчик и уже опытный, в возрасте, священник. Время тогда было такое, что особенно долго разговаривать кроме как на исповеди не было возможности. Церковная жизнь жестко контролировалась, да и батюшки были по малочисленности храмов загружены донельзя.

        Это тоже, отвлекаясь можно сказать, образ отца Александра, который или один, или в сопровождении одной нынешней игумении, тогда не игумении вовсе, а тоже довольно молодой девушки с сумочкой на колесиках, идет по требам. Вот тоже образ, который так живо встает сейчас перед глазами. Он был уже совсем не молодым человеком. Как-то раз в разговоре он сказал, что нет дома в переулках вокруг Остоженки и нет в этих домах подъезда, в который бы он не поднимался за годы служения в Обыденском храме. Ну а сколько было таких домов и подъездов сильно дальше Обыденского храма, Остоженки и Пречистенки!

        Так вот, общение - и мое, и многих других людей - с батюшкой имело место в основном во время исповеди или беседы, которая тогда исповедь сопровождала. И с его стороны это было деликатное такое, бережное очень - шаг за шагом - воспитание. Воспитание мальчишки-неофита, принесшего в ограду Церкви многие свои привычки дурные, до курения включительно, и желание соединить это все тут же, по окончании школы, с поступлением в семинарию, с какими-то героическими представлениями, как можно и нужно будет пострадать, чтобы «пробиться» в духовный сан.

        И как все это воспитывалось батюшкой мудро! Как он учил не отделяться от родителей, ни в коем случае не посчитать себя вправе, как только станешь взрослым, уйти куда-нибудь от них, этих атеистов, которые мешают Богу молиться, мешают в Церковь ходить, книжки Маркса подкладывают для того, чтобы увести от православия - дедушка покойный подкладывал. Батюшка всегда учил, что они будут в ограде Церкви, что твой долг - сделать так, чтобы это произошло, больше некому будет о них молиться. Много лет спустя его слово исполнилось как пророческое.

        Еще такой эпизод, который вспоминается. Это эпизод, связанный с поступлением в университет. Я очень не хотел идти в университет, но родители понятным образом настаивали. Я пришел, говорю: «Батюшка, мама говорит, отец говорит, что нужно готовиться поступать в университет. Я не хочу. Это опять комсомол, все эти собрания, 25-й съезд КПСС. Вы велели не сжигать комсомольский билет, я послушался, но зачем это еще тянуть? Вот я уже узнал, что до армии в семинарию не пройдешь, два года кем-нибудь побуду, можно в церкви сторожем, а потом в армию пойду. А после армии буду в семинарию поступать, а то ведь после университета в семинарию не примут». И вот тут он очень строго мне сказал: «И не смей даже так думать. Изволь готовиться и поступать. Придет время - Церкви нужны будут люди образованные». Я думал, что это он специально говорит, чтобы меня утешить. Хоть я и строптивый был юноша, но вот так напрямую ослушаться указания духовника невозможно было. Решил, что буду как бы готовиться, но не очень хорошо. И провалюсь. И приду, скажу, что сделал все, что нужно, учился, готовился, поступал, но не набрал баллов. А поступить тогда было сложно очень на гуманитарный факультет. Стал готовиться, в основном стремясь все же не Горького и Маяковского читать, а Святых Отцов, и в храме чаще бывать. Батюшка время от времени спрашивал: «Ты как там? Как дела-то у тебя?» Я говорю: «Вот учусь, все делаю». Вопрос был в моих глазах, ну может, он скажет: «Ладно, брось все это». Но пришлось поступать.

        И конечно, так получилось, абсолютно потому, что на то было его благословение, и он видел, что так должно быть, что я в этот университет поступил. Я помню, что в день поступления я пришел и сказал ему об этом - скорее огорченный, чем обрадованный, - он подарил мне учебник греческого языка Попова. Он и по сей день у меня хранится. А на первый день преподавания в духовной школе подарил Евангелие на греческом языке, издание XVIII века. Вот его нет, я потом все же подарил одному младшему другу на день его хиротонии.

        Так вот стал я учиться в университете. И батюшка очень деликатно уберегал от соблазнов, которые могут этой жизни сопутствовать. Вот тут он уже стал мне какие-то церковные дела определять, маленькие неприметные послушания, опять же, чтобы уполномоченные, всякие назначенные люди не увидели этого, чтобы мне не «вылететь». Мне-то хотелось в алтарь, я уже думал, что я богослужение знаю, и устав знаю, и читать умею, и лучше смогу это делать, чем те люди, которые это делают. До этого он решительно не допускал. А так, капусту посечь где-нибудь неприметным образом, убраться, не на глазах чтобы - это он уже стал определять.

        Когда я оканчивал университет, он сказал: «Пойдешь в Духовную академию». Я говорю: «Батюшка, я-то пойду, но вот распределение, два года отрабатывать нужно». - «Ничего, - сказал он, - все образуется». И действительно, все образовалось чудесным образом. И еще он сказал: «Только пусть мама твоя согласится». А родители тогда были еще у меня неверующие. А время было еще советское. Я думал: все, это невозможно. Пришел, говорю: «Вот такие планы. Я все равно так хочу сделать рано или поздно. Но вот батюшка считает, что я могу это сделать, только если ты согласишься». Неделю мы говорили. И потом с батюшкой мама говорила. И согласилась. А потом все совершенно чудесным образом устроилось. Так не должно было быть, но так получилось, что сразу после университета образом иррациональным я оказался в Духовной академии. И может быть, если бы не его слово в решительный момент, может быть, и не было бы ничего, но вот он сказал: «Нет, вот так вот правильно будет».

        Можно много вспоминать. Наверное, и другие скажут, как батюшка служил - совершенно растворяясь в богослужении. Он был таким ясны-ясным окном, которое к Богу ведет, никогда на себя не тянул. По-разному служат священники, одни хуже, другие лучше, но вот самое лучшее служение, я это навсегда запомнил, когда священника не видно, а видно Того, Кому он служит. В особенности это было хорошо видно на будничных службах, когда стояло 15-20-30 человек, и так все было близко, и так было хорошо сердцу.

        Отец Александр не много и не длинно проповедовал. Главная его проповедь была беседа перед общей исповедью в воскресные и праздничные дни, в которой он говорил обо всем, что касалось лично каждого из нас. Казалось, что эти слова повторялись или почти повторялись, но все равно всякий раз отзывались в душе и будили в сердце покаяние.

        А еще вспоминается пасхальная служба, когда совершалось каждение, отец Александр, протиснувшись через заполненный ночью - в советское-то время! - до невозможности маленький Обыденский храм, в свой черед каждения, последний раз поднявшись на амвон возглашал: «Христос воскресе!», повернувшись лицом к народу и воздевая руки вместе с тресвечником и кадилом. Он один так делал. Это, может быть, не буквально уставной жест, действие, и мы так ждали, вот как он поднимется на амвон и скажет: «Христос воскресе!», и как действительно радостно было - ответить на это «Воистину воскресе!». Он причащал тех, кто действительно очень просил, ночью на Пасху. Тогда это не принято было в большинстве московских храмов, но можно было упросить так, чтобы настоятель не раздражился, ночью причаститься.

        Еще я помню, как мы батюшку соборовали. Однажды, когда уже в последние месяцы его болезни я был в череде тех, кто соборовал его и причащал регулярно, а потом, совсем уже незадолго до его смерти, его соборовали семеро священников, все - его духовные чада. Батюшка уже совсем слабый был, он очень страдал физически, тяжелая была болезнь, и в конце он сказал: «Отцы мои, какая удивительная благодать Таинства Соборования! Как я вам благодарен за то, что вы все пришли!» Большинство из нас понимали, что живым многие из нас видят его в последний раз.

        Потом было отпевание, на котором было множество священников, Святейший Патриарх приехал вечером и прощался с отцом Александром, владыка Арсений возглавил Божественную литургию, чин отпевания. Нельзя сказать, что было только пасхальное чувство, за себя-то скорбно было, за всех нас. Понимали, что совсем так уже не будет, как было с ним. Это такой период жизни каждого из нас, когда ты знал, что рядом отец Александр и можно приехать. Он кончился. А за батюшку было, понятно, радостно - он со Христом. Я думаю, что каждый из священнослужителей, кто окормлялся у отца Александра, старается хоть что-то в своем священстве от него сохранить, от того, чему он у него научился. У меня это плохо получается, у других лучше, но, батюшка, мы стараемся. И мы жить не сможем и служить не сможем, если забудем. Но мы не забудем.

Источник: http://testis-mutus.livejournal.com

Является текстовой версией радиопередачи радио "Радонеж" от 5 марта 2006 года с участием протоиерея Николая Скурат, игумении Иулиании (Каледы), протоиерея Максима Козлова. Скачать аудио-запись в формате mp3 (6.8 Мб)